Девочка, которая любила Ницше, или как философствовать вагиной

Соева Вика

49. Утро

— Подъем! Подъем! Эй вы, сонные тетери, отворите Поле двери! Amai mitsu wo ajiwaitai! — стук в окно, в дверь. — Господин Людоед, fok jou en jou hele familie, где вы зарыли косточки моих дорогих мамочек?

Дитя шутит и неиствует. Взвизгивает под звон коровьих колокольцев. Надо вставать. Покоя больше не будет. Тело затекло. Благо, что ночью кто-то подставил под ноги табурет и укрыл ватным одеялом. Прихожу в себя, осматриваюсь. Припоминаю. Сон? Кабы знать…

Танька расплаталась среди подушек. Кстати, она

в ночнушке с богатой вышивкой петухами. Одежда висит около печки. Ощупываюсь — вся в лотосах. Вот и полустертая бирка «Маде ин не наше».

В сенях раздается звон, шум, гам, дверь в горницу распахивается и на пороге возникает постменструальное дитя в своем обычном ненормальном прикиде. Короткая юбчонка сбилась наверх, чулки перекрутились, банты обвисли.

— Ну вы, kolan guete maman ou, даете! — выдыхает Полина и нащупывает болтающийся на груди лингам. Лингам оказывается сотовым. — Ах, fok jou, eet kak en vrek, yate отсюда не берет… А люди-то волнуются! Mangai chinabu!

— Ты потише выражайся, — советую, — а то тетя Таня проснется, выпорет.

— Я не сплю, — сонно подтверждает тетя Таня. — Я все слушаю…

Дитя по-хозяйски обходит горницу, трогает печь, хмыкает на развешанное бельишко, выглядывает в окошки. Танька просыпается, садится и протирает глаза. Большая ночнушка съезжает до пояса.

— Сиськи подбери, horre, — советует Полина. Танька подбирает.

— А кто меня переодел? — осведомляется.

— А кто меня переодел? — интересуюсь в ответ.

— Himmel och pannkaka! — грязно выражается распущенный ребенок. — Что у вас здесь за afogar o ganso в мое отсутствие творилось?! Agora a merda virou bonИ! Это вот он… тот…? Альтернативно одаренный гражданин?

— Чем одаренный? — не понимаю.

— Эх, ты, чучундра, совсем одичале в своем Дристалове! Политкорректности не понимаете. Теперь нельзя говорить — «идиот с дыркой в жопе», а надо — «альтернативно одаренный». Вместо «дегенерат, насилующий и убивающий малолетних девочек» — «господин с альтернативными представлениями о моральных ценностях». Здорово, а, госпожи с альтернативными представлениями о супружеской верности?!

— Это ты кого блядями обзываешь? — угрожающе машет кулаком Танька.

Дитя валится на стул, задирает ноги на окно и демонтративно закуривает.

— Слушайте, sorrК, а какой у него размерчик?

— Пятидесятый.

— Чего — пятидесятый, joputu? — не понимает Полина. — Это в каких единицах? В сантиметрах?! Cagundios! Как же Chudirbaai вас не порвал?

Постепенно доходит извращенный ход мысли развратного ребенка.

— Имелась в виду обувь.

— Фиии… Как скучно… Значит за все время своего отсутствия вы так ни разу… ни с кем… Antara futari sorotte temeko shitatsu no?

— Ну почему, — говорю. — Вот этой ночью, например, я pyeryeyebalas\ с целым стадом.

Минута ошалелого молчания.

— Стадом? — краснеет дитя. — Бы… быками…? Gude gandho!

— Слушай ее больше, — Лярва выразительно вертит у виска.

Подхожу к столу, снимаю салфетку и обнаруживаю крынку молока, хлеб,

вареную картошку. По столешнице щедро рассыпана крупная соль. Сажусь, наливаю, макаю. Господи, как же вкусно! Подбирается Танька, поправляя свою колоссальную ночнушку. Дитя какое-то время взирает на пиршество, затем присоединяется, поначалу двумя пальчиками берет картофелину, осматривает ее, ноготком поддевает кожуру, отрывает, кладет на стол, поддевает следующий лоскуток… Танька не выдерживает, забирает у нее картошку и отдает свою, уже очищенную.

— Да, — глубокомысленно заявляет дитя, — вот она, простая деревенская жизнь, foda-se. Это тебе не член в привокзальном сортире дрочить, me fode a buceta, — пьет молоко, которое стекает по подбородку и тонкой шейке. — Так я не совсем поняла насчет стада. Тут такая местная развлекуха? Я где-то читала, что на селе еще сохранилась традиция…

— Дитя читает… — умиляется Танька.

— …традиция yebat\ девственниц на поле перед пахотой…

Танька давится.

— …всем селом…

— Вот как? — хладнокровно.

— Ну, да. Они им целки ломают, а кончают на землю… Вроде как плодородие повышают… VЦo se fuder… А ты, значит, по животноводству работала… — задумывается, макает картофелину в соль. — А что, хорошая идея — организуем летучую бригаду по подъему сельского хозяйства. Liso que sС cЗ de mussum! Будем объезжать деревеньки, пыряться, фистахи метать, а расплачиваются пускай натурой…

— Не пройдет, — возражаю. — Гду мы столько целок наберем? А в нашем кибитце с этим, ох, какая текучка…

— Без проблем, rola, — хитро улыбается похотливое дитя, — это беру на себя. Jy's nie 'n kont nie; jy's die stukkie wat stink. Я самая узкая среди вас, а еще сожмусь там так, что rendisuda и не поймет, что в открытую банку ломится.

Лярва внезапно решает блеснуть познаниями:

— Милая, после вскрытия обычно кровь начинает хлестать.

— Много ты понимаешь в чпоканье, мамочка, — передразнивает Полина. — Есть надежное народное средство. Твоя бабушка наверняка его знала. Tor maa sagoler shate chood kore.

— При чем тут моя бабушка?! — оскорбляется Танька. — Она, если хочешь знать… — осекается, видимо вспоминая, что бабушку и в самом деле трудно отнести к образцам девичьей добродетели.

— Не хочу, — отрезает Полина. — Пле… Какое мне дело до чьей-то бабушки? Dabogda ti zena trudnu djevojcicu rodila! Со своими бы бабками разобраться, а не чужие считать.

— Так что за средство? — становится интересна глубина падения когда-то невинного дитя.

Полина торжествующе отхлебывает молока и кривится:

— Фууу… Vol kak! Коровой пахнет… А средство такое — берется курица, вырезается сердце и засовывается в omanko. Вот и все.

— Куда засовывается? Зачем засовывается? — не понимает Танька.

Полина с жалостью смотрит на нее:

— NМ mСrАn thЗ!

— Туда — это значит в pizdu, — поясняю. — В курином сердце находится немного крови, и когда член начинает его долбить, то кровь выходит. Можешь считать себя целкой.