Девочка, которая провалилась в Волшебное Подземелье и утащила с собой Развеселье

Валенте Кэтрин М.

Баклажанчик опять зашептала, незримо придвигаясь поближе к Сентябрь, – та почувствовала прикосновение мягкого оперения к своей руке, но Ночная Додо оставалась невидимой:

– Слушай. Он вытаскивает свой Бешеный Бурав. На нем рукоятка из черной кости. На рукоятке мерцают звезды. Бурав он получил от Хэллоуин на день рождения, а с ним и другие подарки – Разлучающий Сифон и пояс из карамельного стекла, чтобы носить их на обоих боках, как пистолеты. Это его орудия, и это его символы. Фриц приставляет Бурав к каменному своду мира. Бурав вгрызается в камень, и Фриц начинает поворачивать рукоятку. Раз, другой, третий. Появляется трещинка, не шире твоего мизинца. Фриц приставляет к ней раструб Разлучающего Сифона, и туда, как дымок, вплывает тень. Тень стекает вниз и струится через хрустальное

колено сифона, а потом ниже и еще ниже по лестнице, до тех пор, пока какой-нибудь добрый или злой ветер не подхватит ее и не отправит искать свое место в Волшебном Подземелье.

– Как ты все это видишь? Я даже шляпу не различаю! – прошептала Сентябрь.

– Я слышу, – прошептала Баклажанчик еще тише. – Это тоже часть Тихой Пфизики. Очень трудная часть, которую я изучала под руководством Великого Граммофона Баритонного Ущелья, пока моя хозяйка-гоблинша продавала ему пеликана. Если научишься глубоко и полно слушать, слушать не только слова и звуки, но также и пневмодинамикку сердца и света, элементарные частицы грусти и радости, тонкую текучую динамикку сожаления, то не останется ничего, что не было бы тебе подвластно. Я слушала отражения звезд, повороты Бурава, падение теней и медленное ровное дыхание Фрица. Знаешь, он рыдает, когда поворачивает Бурав. Он рыдает, когда тень просачивается в сифон. Он думает, что никто не слышит, но я слышу. Фриц – красный карлик, лютин, из рода невидимых духов-проказников, и его красная шляпа – вроде сердца. В ней его сила и сущность, то есть та его часть, которую он готов демонстрировать всем. А плач лютина – самый тихий плач из всех. Невидимые слезы невидимого человека.

Лестница начала снижаться, убираясь обратно в грузовик, а с ней спустилась и красная шляпа. Где-то далеко за ними черный завиток поплыл навстречу судьбе. Все вокруг отчаянно старались не прерывать молчания. Сентябрь видела, как от напряжения многие хватали сами себя кто за живот, кто за спину и даже вспотели от усилий. Красная шляпа помедлила перед кабиной грузовика, как бы оценивая всех взглядом. Никто не дышал. Затем шляпа забралась в кабину, и на этих кабачковых колесах с желудевыми шипами Фриц медленно покатил прочь.

– Я понимаю, – сказала Сентябрь, когда все начали судорожно переводить дыхание и по улице побежал нервный смешок, – я понимаю, что здесь, внизу, он никому навредить не может. Он забирает тени из Верхней Страны, и это ужасно, это надо остановить; но кому он может причинить вред тут, в Тайне?

От-А-до-Л уставился на нее слегка пристыженно и слегка вызывающе, мотая хвостом из стороны в сторону, как кот.

– Ну что ты, здесь полно тех, кто не тени. Как в любом другом месте. Герцог Чаепитий, и Баклажанчик, и Толстянка Прекрасная, и вся эта компания. Глаштины. Нуньосы. И иногда, только иногда, не очень часто, понимаешь? – Фриц забирает их тени тоже.

– Они хотят сохранить свою магию, – пробормотал Суббота. – Нельзя их за это винить. Но когда приходит Фриц, лучше просто замереть, пока это не кончится.

Какие печальные, какие жалкие слова, подумала Сентябрь. Она вспомнила тот ужасный разрез, которым ее тень отделили от нее самой, и могла бы надолго погрузиться в воспоминания о том, как ей было больно и к чему это все привело, если бы участники Развеселья не разразились снова песнями и смехом, болтовней и танцами. Они кричали и улюлюкали еще громче, чем прежде, отплясывая так, будто хотели стереть память о Фрице и его огромных темных колесах.

Баклажанчик постепенно появилась вновь, перышко за перышком, блестя серьезными темными глазами.

Глава X

Развеселье

в которой Сентябрь много чего узнаёт, появляется Королева, происходит Пиршество и наконец-то начинается дикое Развеселье, хотя порядок событий может быть и другим

Резонно предположить, что вы, дорогие читатели, за свою юную жизнь успели разок-другой

побывать на вечеринках. Или на утренниках. Наверно, вы там получили в подарок колпак с блестками и мешочек малюсеньких игрушек. Наверно, вам подавали торт, и мороженое тоже. Если это был по-настоящему хороший праздник, то вы, наверно, играли в игры и выигрывали призы, или смотрели, как человек в клоунском наряде вытаскивает из рукава голубей, или заставляет танцевать марионеток, или даже играет что-то на банджо, гитаре или аккордеоне. Без сомнения, вы наелись и напились до отвала, и после всего этого вам хотелось вздремнуть.

И все же вы никогда не были на Развеселье.

По сравнению с Развесельем любая вечеринка – даже самая лучшая, с голубями, марионетками и аккордеоном, – это как крохотная зеленая ящерка, что лижет свои глаза на горячем камне, по сравнению с Королевой Драконов, которая летит, расправив крылья, дышит огнем и распевает песни своего народа.

А перед каждым Развесельем происходит Пиршество.

Центральный бульвар Тайна, который, как мог бы сообщить им От-А-до-Л, назывался Серебро Шута, был уставлен длинными столами, ломившимися от кулинарных шедевров доброй дюжины национальных кухонь. Гоблинские фруктовые пирожные и мед нуньосов в кувшинах из горного хрусталя; дымящиеся пироги спригганов с ягодой-сердцевикой, и с персиками блаженства, и с тыквой, и с лунофруктами, которые, как только к ним потянешься, становятся то больше, то меньше; зеленые полезные гномьи супы с приворотной травой, листьями любовного мака, невольничьими луковицами, незабудками и пучками доброго сладкого базилика и шалфея. Глаштинские овсяные лепешки и кексы из сена с золотистой корочкой, дриадское дождевое жаркое с солнечным соусом, ифритские огненные халы, маридское пирожное из гальки, настоящие жареные облака, груды дункель-рыбы на гриле и особый ярлоппский кофе со страстоцветом. Шотландские огры припасли к этому случаю лучшие торфяные настойки – и, конечно, тут и там, словно капли крови, алела любимая вивернами редиска – среди зачарованных тарталеток в форме старых книг, коричневых, рваных, с масляными пятнами.

На ближайшем столе Сентябрь обнаружила прекрасный оранжевый тыквенный суп-суфле с засахаренным миндалем, замок из моркови и батата, окруженный рвом с апельсиновым соусом, а также блестящий, будто лакированный, шоколадный торт – плотный, со слезой, насквозь промочивший алую салфеточку и бледное блюдо. Сентябрь вспыхнула, потому что он напрочь затмевал мамин торт. Сверкали и переливались глазурованные розы и ленты, а по ободку блюда было очень красиво выведено от руки: РАНО ИЛИ ПОЗДНО ЗА ВСЕ ПРИХОДИТСЯ ПЛАТИТЬ. Сентябрь пробежалась пальцами по буквам. Тот ли это почерк, что был на ярлычке чайного пакетика у Герцога? Может, да, а может, и нет.

Сказать, что они хорошо поели, означало бы несправедливо замолчать то, с какой жадностью и с каким ликованием весь Тайн набросился на любимые угощения и новые лакомства, не обращая внимания на творимый беспорядок, швыряясь друг в друга корками и кожурой, поднимая тосты за все, что в голову взбредет. «За гномов!» – неслось с одного стола, «За мою любимую гоблиншу!» – с другого, «Здоровье всех теней!» – с третьего. «Только пусть держатся подальше от моего болота!» – ревел в ответ огр. И с каждого стола, с каждой чашей: «Да здравствует Хэллоуин, Королева Подземелья, Королева Пустоты, Дева Всех Святых!»

В программе были предусмотрены и проказы. Водянистая тень наяды прикоснулась кончиком подернутого рябью пальца к красной глиняной чаше, которую держала лысая девушка, вся в золотой чешуе. Фонтаном полетели голубые искры, а напиток в чаше вспенилось, причем каждый пузырек оказался украшен крошечным сапфиром. Чешуйчатая дева взвизгнула, захихикала и выпила чашу одним глотком, после чего ее лицо исчезло, а на его месте выросла огромная слоновья голова с хоботом и бивнями, но по-прежнему покрытая золотистой чешуей, а глаза загорелись гранатовым пламенем. Голова затрубила, и из хобота понеслись лепестки бархатцев, которые опускались всем на плечи, превращаясь в крохотных алых воробьев. Воробьи грянули застольную песню и все как один исчезли под звон невидимых кимвалов. Участники Развеселья взорвались аплодисментами, а тень Наяды зарделась жемчужно-серым.