Девочка Лида
Шрифт:
— А куда же течет большая река? — спросил Коля. — Ну а как бы ты думал?
— Не знаю.
— Большие реки в море впадают, — сказал Лева.
— В море, вот как! Значит, если бросить щепку в Москву-реку, она доплывет до моря?
— Затеряется, а так отчего же и не доплыть. Щепка слишком мала, а вон погляди, видишь вон те большие плоты на реке? Если бы захотеть, то можно доплыть на них до самого синего моря.
Дети поднялись с места и смотрели, как медленно двигались по воде широкие длинные плоты.
— Видишь, Люба, как они едут? Люди даже
Недаром же реку называют живою дорожкою: к едут по ней, и везет она же.
Дверь на балкон растворилась, и кто-то кликнул Леву в комнаты переодеваться. За разговорами и рассказами время прошло незаметно и не так скучно, как дети опасались. Люба развеселилась и чему-то смеялась с Петей. Одна Лида уныло и смирно сидела, не шевелясь, в своем уголке.
Вернулись на балкон Лева, Зиночка и тетя со своею знакомой. Тетиными стараниями всё понемножку поправилось. Зиночкино кисейное платье было аккуратно выглажено, башмаки высушены, и только перья на шляпе разлохматились и торчали, да вместо пушистых локонов по плечам падали прямые гладкие пряди. Зато Лева смотрел молодцом в своей полотняной рубашке. Она сделалась только свежее, будто из стирки, а темные волосы после купанья рассыпались кудрявыми прядками.
Дети обступили Зиночку, спрашивая, хорошо ли она отдохнула и как себя чувствует.
Зиночка давно уже оправилась и чувствовала себя так, как будто с нею ничего не случилось. Ей очень нравилось, что за нею ухаживают, что все так заботливо расспрашивают ее про здоровье.
Она жалобно наклонила головку набок и сказала: — Merci, теперь мне немного лучше.
Пора было ехать. Послали за экипажами, за Матреной и няней. Папа с тетей извинялись и усердно благодарили хозяйку. Тетя была совсем расстроена. Кроме всех хлопот и неприятностей, ей нужно было еще самой отвезти Зиночку к ее маме, рассказать, что произошло, и извиниться за испорченный туалет и неприятное приключение. А потом, кто знал, Зиночка могла и заболеть после своего испуга и неожиданного купанья.
Тетя сама села с Петей и Зиночкой. Толстая няня влезла в пролетку рядом с Матреной и посадила Любу себе на колени. Лидино давешнее желание исполнилось: ей пришлось ехать с папой и Левой.
Но, Боже мой, какая это вышла молчаливая, печальная поездка! Лида сползла с папиных коленей, едва отвечала на вопросы Коли и совсем не отвечала, совсем не хотела говорить с Левой. Она стояла, уцепившись за козлы, опустив голову, изредка взглядывая исподлобья. Лева заговаривал с ней, добродушно расспрашивал. Лида молчала, отворачивалась, хмурилась больше прежнего и пряталась за извозчика.
Леве это наскучило; он тоже замолчал.
Папа о чем-то раздумывал.
Глава XVII
Коля не мог понять, что сделалось с Лидой. Все кончилось, все прошло. Даже тетя перестала вспоминать неприятное приключение. С Зиночкой дело обошлось благополучно, без всякой простуды. Волосы ей завили с вечера на папильотки, шляпу надели другую,
Тетя не наказала Лиду. Она только заставила ее подробно рассказать, как было дело, и даже не побранила, но Лида ходила как в воду опущенная. Она ни во что не хотела играть и совсем поссорилась с Левой. Коле это было досадно. Без Лиды было скучно играть, никто не умел придумывать таких новых игр, как Лида, а главное — Лева обиделся и стал реже приходить в гости. После прогулки Коля особенно полюбил Леву; ему во что бы то ни стало хотелось поправить дело.
Коля и Лева отыскали Лиду в саду за кадкой.
— Лида, скажи, чего ты такая? Отчего ты не хочешь играть?
Лида не отвечала.
— Ты за то сердишься, что я тебе не отдал весла, Лида? — спрашивал Лева.
Лида потупилась и упрямо молчала.
— Просто она капризничает. Оставь ее, Коля, раз она такая. Пойдем!
— Куда же мы пойдем?
— Куда-нибудь. Пойдем за реку, в поле, далеко. И Любу с собой возьмем… И Жук тоже пойдет…
Лева смотрел на Лиду. Лида не поднимала глаз.
— Сенокос смотреть пойдем. Так отлично будет!.. Лида!..
Лида не шевелилась.
— Да пойдем скорей! — сказал Лева, сердито дернув плечом, и ушел вместе с Колей.
Лида подняла глаза — в глазах были слезы. Она хотела сказать что-то, но было уже поздно, — мальчики были далеко.
Коля с Левой обошли парк, спустились к реке и не узнали зеленого луга. Высокая трава рядами легла по земле.
— Ишь народу-то сколько! — заметил Лева.
С одной стороны поля косцы широко и мерно размахивали длинными косами, скашивали последнюю траву; посредине бабы гребли с утра скошенное сено, а дальше, в другой стороне, сгребали уже высохшее, готовое, в копны, подымали вилами на возы и отвозили к высокому стогу. Возы скрипели. Бабы пели песни. По полю тянуло медовым сладостным ароматом.
Жук не был в расположении заводить новые знакомства. Он невежливо повернулся хвостом к деревенским собакам, лениво тявкнул и улегся на сено у копны.
— Влезем на копну, Коля! — предложил Лева. Влезли. Отлично было барахтаться в пушистом сене!
Коля перевернулся на спину, на бок, на живот.
— Какое поле-то большое! — сказал он, поглядев кругом.
— А по-моему, не очень!
— А ты зажмурься одним глазком и смотри — будто конца нет!
Лева зажмурил один глаз и все-таки увидал конец.
— Это что за поле! — проговорил он. — Вот коли бы ты степь увидал, — вот это другое дело.
— Степь? — переспросил Коля. — Я никогда не видал степи. Что это такое — степь?
— А это тоже поле, только уж не такое, как это, а большое-большое — ух какое огромное! Не нужно зажмуриваться, и так конца не увидишь. Степь больше всего Нескучного; такая, я думаю, как вся Москва, будет. Да нет, что я говорю, — больше Москвы. Мы с мамой три дня ехали и все-таки не проехали всей степи.
— Что же в ней есть, в степи?