Девочка Лида
Шрифт:
Лева отряхнулся, вытер платком лицо, надел шляпу и снова сел к веслам.
— Ничего, она отойдет. Она не могла захлебнуться; она и минуты не была под водой, — говорил Лева, глядя на Зиночку и усердно работая веслами.
— Ее надобно укрыть потеплее. Лида, дай мне сюда плед, Лида! — позвал ее папа.
Лида наконец опомнилась, протянула плед, и подняла голову.
Зиночка лежала на коленях у папы с бледным лицом и закрытыми глазами. Мокрые волосы прядями висели по сторонам, с платья ручьями бежала вода.
«Неужели она захлебнулась? Она будет
Лида тоскливо поглядела вокруг себя: папа, склонившись над Зиночкой, растирал ей шею и грудь концом суконного пледа; Коля грел руки, Люба подняла свою юбку и натянула коротенький подол, чтобы покрыть ноги в мокрых чулках. Ветер с реки дул Зиночке прямо в лицо. Она шевельнула бледными губами, слабо вздохнула и открыла глаза.
— Ну слава Богу! — радостно воскликнул папа. Он теплее укутал Зиночку и еще крепче прижал к себе, но Зиночка заворочалась в большом пледе и села на коленях у папы.
— Как ты чувствуешь себя, милочка? — спросил папа.
— Я очень боюсь, — прошептала Зиночка.
— Чего же ты боишься? Не бойся, теперь все прошло, и Лева везет нас домой. А если ты меня пустишь, сама сядешь на лавочку, то я сяду на весла, и мы приедем домой вдвое скорее.
Папа посадил Зиночку между Любой и Колей; она сидела спокойно. Понемногу все пришло в прежний порядок. Лида смотрела, как Коля и Люба утешали и грели Зиночку; как Петя протянул ей недоеденную конфетку; как Лева сильнее прежнего работал веслами и блестел темными веселыми глазами. Все прошло. Всем опять сделалось спокойно и весело, день был все такой же хороший, но Лиде уже не было весело и хорошо.
С Зиночкой случился легкий обморок от испуга. Она сидела, низко нагнувшись к воде, и мыла после конфет липкие пальцы.
Вскоре она согрелась в шерстяном пледе, перестала бояться и даже сама вылезла из лодки и пошла по дорожке.
— Как же я так в парк пойду? — сказала она, вдруг останавливаясь и показывая на свое мокрое платьице.
— Ничего, ничего! Пойдем скорее, — отвечал, беря ее за руку, папа. — Пойдемте, дети, тетю отыскивать.
Велико было тетино изумление, когда она увидала с высокой террасы дачи своей знакомой подходившую маленькую ватагу.
— Что такое? Боже мой! Что с вами случилось? Папа коротко рассказал ей, в чем дело.
Он не назвал имени Лиды, но Лидино лицо объяснило тете все красноречивее папы. Рассуждать и сердиться было, однако, не время. Тетя и папа принялись извиняться, но добрая старушка, тетина знакомая, радушно предложила всем отдохнуть, посидеть у нее, а сама повела Зиночку к себе в спальню обсушиться и напиться теплого. Кликнули и Леву; вскоре Лева вернулся на террасу в туфлях, шерстяных чулках и фланелевом дамском капоте. Лева выглядел смешно, особенно его большие руки в узеньких дамских рукавчиках. Но Лиде было не до смеха. Коле же Лева совсем не казался смешным, а, наоборот, красивым и сильным. И он бросился на шею Леве:
— Лева, какой ты храбрый!..
— Велика храбрость!
— Конечно, храбрый.
— Жук бы еще ловчее меня прыгнул, — смеясь, сказал Лева.
Все присели на ступеньках террасы; всем было неловко в чужом, незнакомом доме. Папа читал газету. Тетя вместе с хозяйкой хлопотала около Зиночки и ее платья и не выходила из комнат.
— Мы так и будем все здесь сидеть? — спросила Люба.
— Ходи, коли хочешь, — предложил Коля.
Папа все читал газету.
— Папа! — позвала Люба. — Папа, мы больше никуда не пойдем?
— Вероятно, никуда, — отвечал папа. — Покуда Леве с Зиной нельзя, а когда платье просохнет, пора будет домой.
— Что же нам делать, папа?.. Никогда, никогда не поеду в другой раз в лодке. Если бы не лодка, ничего бы этого не случилось… А скажи, папа, — вдруг вспомнила Люба, — отчего мы туда ехали в лодке медленно, а оттуда скоро? Лева один греб, а все-таки скоро, скорее прежнего!
Коля рассмеялся.
— Какая Люба глупая, ничего не знает! — сказал он Леве.
— А ты, умник, знаешь?
— Знаю, конечно, папа. Оттого что туда мы ехали против течения, вверх по реке: вода нам навстречу текла и мешала. А оттуда лодка плыла вниз по реке, по течению, и течение помогало ей плыть.
— Верно, — сказал папа.
— Отчего же у нас в деревне в пруду все равно куда ехать? — спросила Люба.
— Оттого что в пруду вода не течет; в пруду вода стоит смирно на месте, не помогает и не мешает плыть в какую угодно сторону. А кто знает, где еще стоит, не течет вода?
— В озере, во всех озерах. — сказал Лева.
— Папа, ведь и в болоте тоже? — заметил Коля.
— И в болоте тоже, — ответил папа. — И в пруду, и в болоте, и в озере вода не течет, стоит на одном месте, и потому ее называют стоячей. В реках же и в ручьях вода никогда не останавливается, все бежит, все течет, и про нее говорят, что она текучая вода.
— А откуда течет Москва-река? — снова спросила Люба.
— Издалека.
— Папа! А ведь если бы Лева не вытащил Зиночку, ведь она бы утонула. Ведь Москва-река глубокая?
— Глубокая.
— А отчего она глубокая? Откуда в ней столько воды?
Видно, Любе было очень скучно, если она решилась расспрашивать. Обычно Люба больше любила слушать, как спрашивали и рассуждали другие.
— Поди сюда ко мне, Люба! — Папа посадил Любу себе на колени. — Послушай-ка, что я тебе расскажу: бежит по земле маленький ручеек, бежит и журчит, и встречает вдруг по дороге другой ручеек, такой же светлый, такой же маленький, как он сам. Вот ручейки и сходятся, сливаются, и дальше вместе бегут. Из двух маленьких ручейков выходит ручей побольше, пошире, и его не называют уже ручьем, а зовут речкой. Вода в речке не то что в пруду, — она ни за что не устоит смирно на месте, все бежит вперед. И она встречает по дороге товарищей — другие речки, другие ручьи; всех забирает с собой, наливается глубоко водой и становится сама все больше, все шире, все глубже, и из речки выходит большая река, в которой много воды.