Девочка Лида
Шрифт:
Трава растет, высокая, чудесная трава, точно лес.
— А еще что есть?
— Больше ничего нет.
— И деревьев нет?
— Никаких. Ни деревьев, ни горок — ровное поле, и все трава, трава. Куда ни поглядишь — всюду ровно, и трава, точно море, зеленое море из травы. Ах как отлично!
— А речки есть?
— Есть, только редко встречаются, да и сами речки-то небольшие. Степные речки всегда небольшие. В степи ведь жарко — их солнцем сушит.
— Лева, в степи, должно быть, скучно?
— Скучно? Ах ты глупый!..
— Да,
— Конечно, живет. Казаки живут, ездят по степи; лошадки у них маленькие, такие проворные… Пастухи тоже живут, пасут скот. У них большие стада: коровы, овцы, табуны лошадей, — всего много. Скот пасется, щиплет траву, а пастухи стерегут. А когда съедят всю траву, переходят на другое место. Все так и кочуют с места на место… Ты говоришь, что делать в траве? Да ведь в ней чего-чего только нет! Кузнечики, сверчки, всякое такое зверье. И птицы есть. Куропаток-то сколько! Так и бегают, скоренько так, проворно шныряют в траве со своими детками. А вечером выползут из норок сурки, суслики, станут на задние лапки, да и свищут по всей степи… А скажи, Коля, — вдруг перебил самого себя Лева, — скажи, когда ты будешь большой, что ты будешь делать?
— Как что буду делать? — не поняв, переспросил Коля.
— Ну, когда ты вырастешь большой, как мама, как твой папа, ты кем будешь? Я буду казаком, я в степь уеду. А ты?
— Я… — задумался Коля. — Я на машине буду, на железной дороге ездить.
— Кондуктором будешь?
— Нет, машинистом, таким, который около печи стоит, который кран повертывает, когда паровоз свистит… Я буду ездить, по всем дорогам поеду. Я новую дорогу построю. Я в степь дорогу построю, — размечтался Коля. — Такая длинная-длинная выйдет дорога!
— Ну уж нет-с! Этому не бывать! — горячо вступился Лева.
— Отчего?
— Оттого что ты своей машиной всех куропаток, всех сусликов перепугаешь, — разбегутся. Коли ты выстроишь дорогу, я буду казаком, и приеду с казаками, и всю твою дорогу разрою. Вот что!
— А я не дам, — сказал Коля.
— А я ночью приеду, ты и не увидишь.
— А я… я… — Коля вдруг остановился: ему не захотелось сердить Леву. — Пойдем домой, Лева, — предложил он. — Вон солнце уже село. Пора чай пить.
— Не пойду я к вам чай пить; я домой пойду, — сказал Лева.
— Ну что ты? Почему?
— Так, не хочу.
— Ну, Лева, ну пожалуйста! Пойдем!.. Лева! — мягко начал вдруг Коля. — Лева, ты помирись с Лидой. Ты только не сердись, скажи ей поласковее. Ну что тебе! Ты знаешь, она такая…
— Я сам такой, — объявил Лева и свистнул Жука. Коле удалось, однако ж, уговорить Леву не уходить домой. Мириться с Лидой он ни за что не хотел, а чай пить согласился, ради Коли. За чайным столом не было Лиды.
— Где же Лида? — спросила тетя. — Я думала, она с вами в саду.
— Нет, мы одни ходили. Мы за реку ходили, тетя, — рассказывал Коля.
— Где же это она может быть? Сходите-ка,
Предложение папы пришлось очень не по вкусу Коле. Он только что с аппетитом принялся за чай после прогулки. Так вкусны были поджаристые ватрушки с парным молоком! Коля торопливо допил стакан, Лева захватил ватрушку с собой.
Один Жук ни за что еще не принимался и выбежал бойко и охотно, думая, что идут его покормить.
— Лида, чай пить! — закричал Коля с балкона.
Никто не откликался.
— Лида, где ты? Жук, ищи, ты что стоишь?
Жук поднял лохматую морду, принялся обнюхивать кусты и вдруг побежал вперед по дорожке.
— Может быть, она все там же, за кадкою, — сказал Лева.
Большая кадка с водой для поливки цветов стояла в глубине сада, у ягодных гряд.
— Экая досада! Молоко-то ведь все простынет, — пожалел Коля. — Ну, пойдем поскорей.
— Тише!.. — Лева вдруг остановился. — Слышишь?
За высокой кадкой у клубничных гряд слышался тихий плач.
Бедная Лида! Она была совсем несчастна.
Она уже третий день была несчастна, все после той ужасной прогулки. Она хотела быть смирной, хорошей девочкой; это было так трудно — быть смирной, хорошей девочкой. А с Левой она нарочно поссорилась; она никогда, никогда больше не будет дружить с ним, не станет играть. Он во всем виноват, — он не отдал ей весла. А его все хвалят за то, что он храбрый, спас Зиночку. А ее все бранят за то, что она капризница и шалунья. И он тоже сказал, что она капризная, нехорошая девочка…
Они без нее ушли. Взяли с собой Любу, и Жука взяли, и ушли. Они ее тоже звали пойти посмотреть сенокос, только она не пошла. А если б они сейчас пришли звать ее, она бы ведь, пожалуй, пошла. Ах, она бы непременно пошла! Если б они позвали ее!.. Но нет, они не вернутся. Они теперь, верно, уже возвратились с прогулки, сидят и пьют чай. И все про нее забыли. Ну хорошо же! Раз так, она ни за что не выйдет из-за кадки. Она будет всегда сидеть за кадкой, всю ночь просидит и, наверно, умрет с голоду. Она ведь целый день почти ничего не ела, и вчера не ела, а ей так хотелось есть. Она умрет, а они потом придут и станут все о ней сожалеть и плакать… Лида заметила, что и сама плачет. Вон даже передник весь мокрый от слез. Ах, уж лучше бы они теперь за ней пришли! Лучше бы…
Лида вдруг вздрогнула. Черная лохматая голова показалась в темноте из-за грядки.
— Жук! — вскрикнула Лида.
— Я!.. Я!.. — весело залаял Жук.
— Жучок! Милый ты мой Жученька! — рыдала Лида, прижимаясь заплаканным лицом к мохнатой шее Жука.
— Лида, что ты! Лида, что ты тут делаешь? Да о чем же ты плачешь, Лида?
Лева сел на грядку.
— Лева!.. Ты… не… сер…дись! По…миримся… Я… пра…во…
— Ну полно, Лида! — Леве вдруг сделалось очень жалко Лиду, немножко стыдно и одновременно весело.