Девочка с косичками
Шрифт:
Гость улыбается, потом, посерьезнев, объясняет:
– Да. Я хочу создать группу активного сопротивления. Мы будем пускать под откос поезда с боеприпасами. Подрывать железнодорожные пути. Красть оружие у фрицев или у полиции. Расправляться с предателями. – Он умолкает в ожидании нашей реакции. Потом добавляет: – Это будет группа насильственной борьбы.
И он приглашает нас в эту группу?
– Вы мне нужны, – говорит он.
Мы? Девчонки?!
У меня перехватывает дух. Нет, думаю, в такую группу мы вступать не станем, ясное дело. Ни в жизнь! Надо признать, его планы отличаются от того, что советует населению
2
После капитуляции Нидерландов 15 мая 1940 года королева Вильгельмина была эвакуирована в Великобританию, где возглавила правительство в изгнании.
– Я не просто так к вам зашел, – продолжает он. – Мой выбор пал именно на вас.
Я зажимаю ладонью рот, чтобы не фыркнуть. Когда он уйдет, нам с Трюс будет над чем посмеяться.
Трюс молча сидит рядом. Щурясь, разглядывает его, изучает, будто пробует на вкус.
– Почему? – хочет знать она.
– Потому, что слышал от партийцев, что вы храбрые, и… – он улыбается, – …потому что группе нужны женщины.
Женщины, повторяю я про себя. Женщины… Что до Трюс, так она скорее наполовину мальчишка. Не сорвиголова, нет. Просто из тех, кто сидит, широко расставив ноги, как парень. Ей место в порту или – с ее вечно мятой одеждой – за тележкой старьевщика. Но я не такая. Со-вер-шен-но не такая. Я кладу ногу на ногу и выпрямляю спину.
Он широко улыбается.
– Вы же еще совсем девчонки! Фрицам и в голову не придет вас заподозрить!
– Значит, – говорит Трюс, – вы выбрали нас потому, что фрицы не примут нас всерьез?
– Точно, – отвечает он.
– Отлично! – язвит Трюс.
Я вдруг вижу нас его глазами. Нас обеих. Две девочки в линялых матросских платьях, белых носочках и ботах. Я худенькая, метр шестьдесят ростом, выгляжу на двенадцать. Щеки мягкие, круглые, как у ребенка. Ни единого прыщика на лице. Вместо груди – две горошины на полочке.
Господин смотрит на меня и склабится.
– Косички лучше оставить.
Я часто заплетаю волосы, так проще всего. Я тереблю косички, слабо улыбаюсь в ответ и чувствую, что заливаюсь краской.
– Еще бантики завяжи! – советует он.
Я натягиваю подол платья на костлявые колени, ковыряю корочку на ранке.
– А еще, – снова посерьезнев, продолжает он, – я научу вас обращаться с пистолетами, ручными гранатами и взрывчаткой.
Я ошарашенно таращусь на него.
– Нам придется стрелять в людей? – Трюс задает этот вопрос с бесстрастным выражением лица, будто осведомляется, не пойдет ли завтра дождь.
– В людей – нет, – многозначительно произносит он.
– А! – Я облегченно выдыхаю.
– В гестаповцев. Или
– Убивать мы никого не станем, – решительно заявляет Трюс. – Не все немецкие солдаты – нацисты.
– Мы ведь стреляем не во всех солдат подряд. – В его голосе проскальзывает нотка нетерпения, но быстро исчезает. – Вы наверняка слышали о боевой группе «Гёзы»?
– Да, – дружно отзываемся мы. Это ужасная история.
– Всю группу арестовали и расстреляли, – продолжает он. – Восемнадцать человек. Один умер от пыток. – Он многозначительно замолкает.
Я невольно сжимаю кулаки и в то же время слегка съеживаюсь.
– Того гада, что их сдал, надо наказать, согласны?
Мы послушно киваем. Конечно надо!
– Зачем? – Господин обращается ко мне. – Зачем его наказывать?
– Зачем? – повторяю я. – Ну как же, он ведь гад! Вы же сами говорите!
– Нет! Мы наказываем не для того, чтобы отомстить, а для того, чтобы он не сдал кого-нибудь другого.
Ах вот как!
– В Советском Союзе женщины и дети тоже помогают армии, – добавляет он.
Я медленно киваю, но мне вдруг стало трудно дышать.
– Мы что, будем… – начинает Трюс.
Гость строгим голосом прерывает ее:
– Я не говорю, что вам лично придется устранять предателей. Но вы должны быть с этим согласны. – Затем улыбается, тон его теплеет. – Вы идеально подходите нашей группе. Не могу представить себе лучших кандидаток для этой работы. Правда. Подумаете над моим предложением? Пожалуйста.
Он встает, берет свою шляпу и, не двигаясь с места, испытующе смотрит на нас.
– Через три дня, в четверг после обеда, я вернусь за ответом. Если он будет отрицательным, вы меня никогда не видели и ни разу со мной не разговаривали. Это ясно?
Мы киваем.
– А если положительным… – Он делает длинную паузу. – То вам нельзя будет об этом говорить. Для меня это все равно что предательство. И тогда… – Он быстро проводит рукой у горла и строго смотрит на каждую из нас по очереди. – Так что никому ни слова. Даже матери. Это…
– Но как же? – обрываю я его. – Маме-то рассказать можно!
– Можете рассказать, что я пригласил вас в группу. Но не о том, чем именно мы занимаемся. Понятно?
Мы потрясенно киваем.
Входная дверь захлопывается, а мы так и сидим, молча уставившись перед собой.
– Это слишком рискованно, Фредди. Я боюсь, – через какое-то время шепчет Трюс. – Нельзя соглашаться.
– Конечно, нельзя, – вторю я ей. – С чего вдруг?
Мы молчим. Смотрим на стену. На то место, где стояла мефрау Кауфман…
Мефрау Кауфман…
Это случилось месяц назад. У нашего дома остановился автомобиль. Рокот мотора. Хлопающие дверцы. Стук в дверь. Не кулаками – громче, ружейными прикладами. Мы всегда думали: евреи, которых мы укрываем, смогут быстро спрятаться. Но в тот момент мефрау Кауфман и маленький Авель, как назло, находились внизу. С нами. В гостиной.
– Фрицы, мама! Фрицы! – глухо закричала я.
Поспешно приколов обратно светомаскировочную занавеску, я взглянула сначала на маму, потом на мефрау Кауфман. Та схватила сына за руку и в панике повернулась к маме. Мефрау Кауфман была молодой женщиной с волнистыми каштановыми волосами и добрыми карими глазами. Мне она казалась ужасно красивой. У ее сына, крепкого белоголового мальчугана пяти лет, были такие же глаза.