Девственница
Шрифт:
– Насколько хорошо?
– спросила Кайри.
– На золотую медаль. Ты даже не кричала.
– Уверена, это стоит нескольких очков, не так ли?
– спросила Кайри.
– Одного или двух... или десяти?
– Хочешь, чтобы я дала тебе очки за то, что ты лишилась девственности?
– Нет, я хочу, чтобы ты дала мне очки за мой первый поцелуй и потерю девственности за одну ночь. И дополнительные очки за то, что не кричала.
Элли усмехнулась.
– У тебя все мысли об одном.
– За это я тоже должна получить очки.
– Хорошо. Три
– Девять плюс три плюс пять плюс два - это... девятнадцать. Я всего в шести очках от того, чтобы вытянуть из тебя правду. Так близко. Давай еще раз займемся сексом, чтобы я получила больше очков.
– Большую часть ты уже знаешь.
– Но не всю, верно?
– Да, - призналась Элли. Не всю.
– Так это «да» для большего секса?
– Тебе нужно восстановиться. У тебя небольшое кровотечение.
– Знаю, - со вздохом ответила Кайри. Она закрыла глаза, и улыбка исчезла с ее лица.
– Ты в порядке?
– спросила Элли, натягивая сорочку Кайри, чтобы прикрыть ее груди. Она замерзнет в любую секунду, когда температура резко упадет.
– Ты не обязана отвечать, пока не будешь готова. А когда будешь готова, правильного ответа не будет. Если ты не в порядке, можешь сказать мне и это. У меня тоже был «не в порядке» секс. Мы можем поговорить об этом.
Кайри по-прежнему молчала. Ни слова.
– Кайри?
– настояла Элли.
– Ты в порядке?
Кайри перекатилась на бок, положила руку на грудь Элли и закинула ногу на ногу Элли. Элли притянула к себе маленькую дрожащую Кайри и поцеловала ее в лоб. Она почувствовала, как ее захлестнула волна счастья и прилив собственничества. Ее. Вся ее.
– Элли, - начала она, - что ты только что со мной сделала?
– Что?
– спросила Элли, собираясь с силами.
– Сделай это еще раз.
– Вот это моя девочка.
Глава 23
Гаити
Солнце уже село, когда они добрались до его пляжной хижины. Над водой висела луна. Звезды проснулись и вышли посмотреть на них. И как только они оказались в его хижине, Кингсли схватил Джульетту за руку и крепко прижал к себе.
Она обмякла в его объятиях, навалившись на него всем своим весом в знак полной капитуляции.
Он крепко поцеловал ее, и она обвила руками его шею. Благодаря ее росту она идеально подходила ему. Ее тело было крепким, теплая плоть и подтянутые мышцы, округлые бедра и полные груди. Он чувствовал ее силу даже в том, что она сдалась, и обожал ее за то, что она отдалась ему, хотя бы на одну ночь.
– Хочешь, чтобы я выпорол тебя?
– спросил он, проводя рукой по ее волосам и прижимая ладонь к шее.
– Пожалуйста, - сказала она. S’il vous pla^it.
– Я фантазировала, как ты делаешь это со мной.
– Он порол тебя?
– спросил Кингсли, отстранившись от одурманивающего
– Да.
– По его инициативе? Или твоей?
– Моей, - ответила она.
– Я просила его сделать мне больно.
– Почему? У тебя были такие фантазии?
– Иногда.
– Джульетта тяжело вздохнула.
– Но если честно? К двадцати годам я была его любовницей уже шесть лет. Я устала от него, он мне наскучил. Моя любовь к нему угасала. Притворяться было трудно, тем более что его интерес ко мне за это время только вырос. Теперь я - центр его жизни, и он тоже...
– Ее голос дрогнул.
– Я привыкла одинаково любить и ненавидеть его. Теперь... теперь чаша весов склонилась.
– Значит, ты попросила его причинить тебе боль.
– Да. Несколько лет назад. Мне нужно было что-то, что заставило бы меня с нетерпением ждать возвращения в его постель каждую ночь.
– Сработало?
Она кивнула.
– Сработало. Работает. Я больше не хотела его, но хотела этого, хотела того, что он давал мне ночами - боль, страх и силу. Я хотела этого, несмотря на то что не хотела его.
– Ему понравилось так же, как и тебе?
– Сначала он не хотел причинять мне боль. Мне пришлось умолять его сделать это.
– А почему он не захотел этого, если ты хотела?
Джульетта пожала плечами.
– Он белый. Я черная. Он француз. Я гаитянка.
– И это давило на его совесть? Цвет кожи и французский колониализм? А не то, что тебе было четырнадцать и ты продавала себя в обмен на жизнь матери, когда он взял тебя в первый раз?
– Не осуждай его, - сказала Джульетта, тыча пальцем ему в грудь.
– Ты не видел меня, когда мне было четырнадцать. Я бы тоже трахнула себя. И ты тоже.
– У меня есть совесть, - ответил Кингсли.
– Так ты свою называешь?
– сказала она со злой усмешкой.
– Ты ведь хочешь, чтобы я выбил из тебя всю спесь, не так ли?
– Bien s^ur, - ответила она с широкой улыбкой.
– Есть что-нибудь, что тебе не нравится, чего ты не хочешь?
– спросил он.
– Ограничения?
– Он вернется через неделю. К этому моменту у меня не должно остаться синяков. Это все. Он и я, мы занимались всем.
– Он насиловал тебя?
– Когда я того хотела. Ему не нравится, но это я люблю больше всего. Если я злю его, он соглашается, и после ненавидит нас обоих. Мне нравится заставлять его ненавидеть себя.
– Она улыбнулась, и Кингсли заметил вспышку тьмы в ней, зеркальное отражение его тьмы.
– Ты носишь с ним ошейник?
– Нет. Он дарит мне драгоценности и дорогую одежду. Так он показывает мою принадлежность ему. Я бы предпочла ошейник. По крайней мере, это было бы чем-то личным.
– Я никогда ни на кого не надевал ошейник. Ошейники для собак.
– Но надеваешь ошейник на собаку, чтобы, если она потеряется, ее можно было вернуть домой к законному владельцу. Ошейники не для собак. Они для хозяев.
Кингсли посмотрел на нее и на мгновение потерял дар речи. Наконец ему удалось выдавить из себя несколько слов.