Девушка без лица

Боросон М. Х.

Уже горюя по концу жизни, какой я ее знала, я сказала:

— Любовные чары.

И начался ужас.

ВОСЕМНАДЦАТЬ

Любовные чары не были нежными как весеннее утро. Они не прилетали на пернатых крыльях, не ощущались как теплые поцелуи за ухом, не оставляли запах жасмина на подушке.

Любовные чары острые. Как ржавые гвозди или кусочки разбитого стекла, они пронзали плоть. Как крючки для рыбы, они впивались в кожу и не отпускали.

Они вредили душе. Загрязняли.

Они захлестывали. Они брали силой и не возвращали то, что забрали.

Жертвы таких

жестоких проклятий — обычно женщины — были разбиты магией. Женщины под такими чарами ломались как шеи куриц в доме.

Сначала ломалась воля, потому что любые проклятия, вовлекающие любовь, использовали силу, чтобы подавить чью-то волю. Когда чары любви действовали, жертва теряла нечто важное. Колдующий решал, что она не имела права выбирать. Не думая о ее желаниях, он выбрасывал ее чувства, как мусор, только он решал, чего она хочет и желает, что чувствует, и какая она. Проклятие выскребало ее изнутри, превращало ее в пустую куклу, оживленную только его прикосновением. Только его воля была важна, была непоколебимой. Она ждала его пальцев, чтобы двигаться, была обмякшей без приказа.

Тот, кто прибегает к таким жестоким чарам, явно долгое время изнемогал от желания к жертве. Теперь он овладевал ею проклятием и заставлял ее любить его, быть пассивной, как чай, втекать в его рот по глотку. Она делала все, что он говорил, предлагала все, что у нее было, и она боялась, что недостаточно хороша. То, что он не хотел у нее, становилось бесполезным, и она умоляла его забрать у нее больше, жаждала его одобрения, жила в страхе его отказа.

И тогда он обнаруживал ее изъяны. Он не видел ее голый живот, так что ее шрамы испугают его. Он не знал, как пахло ее тело после тяжелого труда. Ему будет не по себе, ведь порой ее дыхание не было свежим. Он замечал неидеальную форму ее груди, а участки волос на ее теле напоминали ему зверя. Его раздражало ее скуление, когда он овладевал ею. Все в ней оказывалось не таким, как он хотел, как он представлял. Она разочаровывала его, оказавшись человеком, хоть он лишал ее человечности. Жертва подводила его, не становясь женщиной из его фантазий, и ее поражения учили ее презирать себя.

А еще разве в ней не было нечто сияющее, веселый внутренний огонь, от которого не удавалось отвести от нее взгляда? Этого не оставалось. Он смотрел на жертву со сломанной волей и скалился, подавленный червь пал так низко, что не осталось ни следа от той искры. Ее внутренний огонь погас, когда он растоптал ее волю.

Мужчина, заставляющий женщину любить, терял интерес к жертве, как только разрушал ее душу. Со временем его отвлекали другое лицо и внутренний огонь. Он считал, что у него не было выбора, ее красота манила его, а дерзость требовала ответа. Он должен был получить и ее, сбить ее и сломать, забрать ее волю и потушить это яркое пламя. Так тушили спичку: бросали на землю и топтали ногой. Пших, и погасла. Зажигали еще одну, бросали — пших, и еще одна звезда потемнела.

Я видела как-то раз такую проклятую, ей не было еще двадцати, но я посчитала ее призраком, когда увидела. Она была использованной, грязной, уставшей, тем, что осталось от человека. Мой отец попытался освободить ее от проклятия, но она отбилась и убежала. Она не могла перестать любить мужчину, который разбил ее дух и бросил ее, и покончила с собой.

Чары любви были не букетом цветов, а сапогом, бьющим по лицу грязной подошвой.

Проклятие Сю Шандяня было наполнено богоподобной силой, но само проклятие было простым. Он зачаровал

воду и, когда я посмотрела на нее, я увидела лицо мужчины, который собирался поглотить мои мысли и чувства, заставить мой мир крутиться вокруг него. Лицо человека, который планировал уничтожить мою волю, глядело на меня и усмехалось, он знал, что победа за ним. А у меня ничего не было.

В проклятии было так много сил. Жестокий и древний поток был мощным, но грязным — загрязненная могучая река.

Карты раздали. Оставалось перевернуть их. Но мы уже знали. Я видела по его торжествующей ухмылке вместо моего отражения в воде, что он знал, что победил. И я знала, что проиграла.

Все будет утрачено, забрано у меня, как только карты раскроются. Через миг я влюблюсь в Сю Шандяня, как только увижу его настоящее лицо. Я начну восхищаться им, поклоняться ему, думать только об этом. Проклятие привяжет меня к нему навеки, и я стану пресмыкающимся, паду низко, меня заставят любить его каждой клеточкой тела. Моя верность будет вечной, страстной, полной чувств и бесконечно прощающей. Проклятие активируется, как только я посмотрю на его лицо — настоящее, а не картинку в воде.

Я услышала, как мужчина — монстр — подошел ко мне сзади. Я хотела сорваться и молить о пощаде, но он мог обрадоваться такой власти надо мной, осознанию, что он довел сильную и храбрую женщину до скуления и слез. Если он этого хотел, он это не получит. Может, это был последний раз, когда я отказывала ему в чем-то, так что я молчала, оставалась спиной к нему.

Он подошел ближе. Я ощущала тепло его кожи, запах миндального масла, от которого его волосы так сияли. Его ладонь коснулась моего плеча, пока нежно, но твердо. Его дыхание задело мои волосы.

Сю Шандянь хотел сломить мою волю, навязать мне любовь и растоптать меня, и я послушно повернулась к нему, как направляла рука, старательно слушая его дыхание.

Повернувшись, я сожалела лишь об одном. Я хотела бы увидеть выражение лица Сю Шандяня, когда он заметил, что мои глаза закрыты, и понял, что еще не овладел мною, и увидел, что заточенный металл летит на звук его дыхания. Я сожалела, что не видела, как мой веревочный дротик ударяет его по лицу, было бы веселее для моего холодного гнева, если бы я видела урон своими глазами, но я заставляла себя держать их закрытыми и слышала стук, с которым мое оружие било по кости его лица или головы.

Я надеялась, что удар разобьет ему череп, но его вскрик и стон, пока он падал на пол, не были звуками мертвеца. Пока что.

Когда божество Гуань Гон шел в бой, он носил красную повязку на глазах, что подчеркивала величие, хоть он не мог видеть. Я воззвала к тому божеству-воину, чтобы отыскать силы, пока я не могла видеть. Я взмахнула высоко ногой, напрягла пятку и с воплем «Гуань Гон!» опустила ногу на мужчину, как топор на дерево. Я ощутила удар, услышала его вопль. Я топнула по нему, словно конь копытом, он в панике отползал от меня.

Голос заговорил в моем разуме:

«Убей его, убей сейчас, Ли-лин, или он тебя захватит. Один взгляд на него уничтожит тебя. Священное место в памяти, где хранится твое время с мужем, вечное и полное любви, будет потеряно. Убей его, или он захватит тебя и разорвет на кусочки. Убей его, или он использует тебя. Убей его, или он бросит тебя сломленной. Убей монстра. Жестоко. Дважды. Сделай труп неузнаваемым».

Ярость говорила мне убить его, но интеллект, мой спокойный центр, анализировал и оценивал ситуацию… и тоже говорил убить его.