Девушка из другого племени
Шрифт:
Первую неделю после замужества Нодан, как и боялась того Вабана, спрятал жену от посторонних глаз в своём вигваме. И как бы Вабана ни сердилась, как бы она ни ругалась, суровый мужчина лишь гнал её, объясняя тем, что должен обучить жену домашнему хозяйству. Но Нодан учил свою скромную, воспитанную в целомудренном обществе Викторианской эпохи жену лишь прелестям любви на их супружеском ложе. Кохаку не видела смысла в соитии. Она выполняла желания мужа, словно заученные движения танца, словно необходимую церемонию. Кохаку не понимала желания, страсти и, через неделю, не выдержав столь любвеобильного мужчину подле себя, наконец, осмелилась
Нодан отправился охотиться, а Кохаку вернулась к подругам, делиться впечатлениями и слушать наставления.
Теперь существовали лишь солнце, небо и вода.
Кохаку жила. Наслаждалась жизнью. Наслаждалась работой. Наслаждалась каждым днём.
В полях поднимались стебли маиса, большие листья тыквы наливались соками, и работа девушек заключалась лишь в разрыхлении земли и удалении сорняков. Индейцы не поливали свои посевы - для земледелия они выбирали плодородные, влажные земли на берегах рек. И сама река, лес и горы питали землю и плоды. Индейцы ели то, что давала им природа. И отдавали природе свою дань. Раз в неделю, иногда реже, индейцы пели благодарные песни матери-земле. Приносили в жертву свежее мясо и делили добычу охотников на всех, как огромная семья.
Кохаку плакала на этих церемониях. Она никогда не знала, как приятно может быть в кругу любящих людей. Никто никогда не любил Кохаку так, как любили жители этого села. Даже отец и мать были холодны, суровы и равнодушны. Тут, в глуши, где-то между небом и горами Кохаку обрела своё настоящее счастье.
Вдалеке послышался стук копыт. Земля сообщала им о приближении всадников тихим гулом. Кина поднялась, стала поправлять волосы и расправлять вышивку на платье. Она ждала Маконса, которому много придётся поработать, чтобы добиться расположения отца Кины. Вабана тоже поднялась. Её зоркий глаз рассматривал приближающихся охотников. Добыча, не очень богатая, но всё же была.
Помахав девушкам руками, всадники промчались мимо. Лишь один направился к ним.
Кохаку встрепенулась. Приближение лошади почувствовала и она. Вскочив на ноги, девушка расплылась в улыбке. Сжав коленями круп небольшой лошадки, разрезая высокую ярко-зелёную траву, к ним приближался всадник. Его тёмные волосы были выбриты на висках и затылке, оставшиеся собраны в тугой пучок и заплетены в косу. На плечах и груди - охотничьи рисунки, помогающие в поиске добычи. От жаркого солнца кожа всадника покраснела, лицо, несмотря на юный возраст, казалось суровым, сердитым. Но, подъехав к своей жене, Нодан улыбнулся. Спрыгнув с лошадки, он крепко ее обнял.
— Кохаку скучала, — произнесла девушка.
— Нодан вернулся с добычей, любимая женщина, он привёз тебе мягких шкур белок, и к зиме Нодан сделает тебе тёплую шубу, чтобы любимая женщина не знала холода.
— Кохаку очень благодарна.
— Только скажи, что ты хочешь, Нодан всё сделает для любимой женщины.
— Кохаку хочет, чтобы Нодан её целовал.
***
Белые горы, горный перевал Пинкам, штат Нью-Гэмпшир,
Ноябрь 1848 года. Четыре месяца спустя.
Кохаку проснулась, осторожно вытащила руки из-под шкуры и потянулась к кувшину с чаем, что готовила для неё бабушка Мигуен. Сделав глоток, Кохаку поморщилась – вода была ледяной.
— Ты проснулась, — раздался тихий шёпот над ухом, — как твоё самочувствие?
— Малыш не давал мне спать, — сонно пожаловалась девушка, — и мне холодно.
— Нодан отвёз вчера
— А отец? Он так и не отвечает? — девушка тяжело вздохнула.
Мужчина поднялся, откидывая тяжёлую шкуру и впуская в её укромное гнёздышко ледяной воздух, взял побольше хвороста, что был сложен у края вигвама и подкинул в тлеющий костёр. Не дожидаясь, когда огонь разгорится, Нодан вернулся в постель.
— Теперь и ты холодный, — попыталась отодвинуться от него девушка, но он обхватил её руками, прижимая к себе, словно хотел согреться, забрать её последнее тепло.
Кохаку мелко задрожала, ощущая, как его промёрзшие руки сжимают её под грудью и обхватывают бёдра. Осень в Белых горах выдалась холодной и ветреной, в конце октября выпал первый снег, но Мигуен обещала, что в декабре снова станет теплее, и Кохаку надеялась, что старушка не ошибётся и в этот раз.
— Кохаку бы ещё поспала, — попыталась Кохаку остановить мужа.
— Нодан согреет тебя, — в ответ он прижался губами к её шее.
Его дыхание было тёплым, срывающим с её кожи остужающую осень. Мужчина целовал её плечи, медленно скользя губами по мягкой белой коже, слегка потемневшей после обжигающего лета. Девушка замерла, расслабилась, отдаваясь желаниям мужчины. Желаниям, которые с каждым днём дарили всё больше понимания, и пробуждали в ней что-то неизвестное, невысказанное в высшем обществе Бостона, не написанное в красивых английских книгах. Мужчина проник в неё, и, слившись с любимой женщиной, он замер, ожидая, когда её тело начнёт отвечать. Кохаку слушала его тепло, впитывала его горячую плоть и позволяла себе чувствовать. Он знал, когда можно продолжать. Беззвучная незаметная команда, когда её тело становиться немного мягче. Нодан перешёл в движение, прижимая её к себе, лишь на столько, чтобы каждый дюйм её кожи соприкасался с его, чтобы не повредить малыша, чтобы она не почувствовала дискомфорт и не попыталась отстраниться.
Его дыхание участилось, чуть заметные, еле слышные стоны слетали с его губ и терялись в сплетённых белых косах. Кохаку нравились эти стоны, они щекотали ей нёбо, сжимали лёгкие, и она стала тяжелее дышать, поддаваясь его плавному танцу. Вскоре под шкурой стало жарко. Так жарко, что его обжигающие руки стали скользить по её намокшей коже, чуть заметно, еле уловимо он перебирал её пальцами, словно ощупывал целостность, запоминал мягкими подушечками поверхность. Кохаку обожала эти незаметные движения. Она вцеплялась в его руки, надеясь, что он не остановится. Но Нодан двигался вперёд, то спеша, то снова замирая, он мчался к вершине и вновь отпускал её, заставляя двигаться за ним.
Мужчина прикоснулся к мягкой нежной плоти между её ног, осторожно, чтобы не вызвать её стеснения.
«Нет, не надо», — говорит её рука и ложится сверху на его. Кохаку боится, всё ещё зажата.
Нодан не слушает. Ещё немного и она ему всё позволит. Несколько мгновений и она наполняется теплом. Стеснение замирает где-то в дальней части затылка, сжимается в маленький пучок смазанных образов: «то, что не позволено леди!». Кохаку больше не леди. И руки мужа дарят ей наслаждение, о котором она прежде не слышала. Любимая женщина в его руках теперь тоже стонет. Осторожно, словно боясь, что её кто-то услышит, она прикусывает нижнюю губу и закрывает глаза. На её прекрасном лице отражение его любви. Её горячее, вздрагивающее и выгибающееся тело – подтверждение её любви.