Девушка из письма
Шрифт:
— Это была не я, — пробормотала Китти. — Я впервые услышала об аварии, когда меня разбудила полиция.
— Тогда кто же это был? — спросила Сэм.
Китти приложила руку ко рту.
— Боже…
— Что такое? — спросила Сэм, наклоняясь к ней.
Китти выхватила из бумажника пачку банкнот и сунула их водителю, затем выбралась из такси и взяла Сэм под руку.
— Лучше вернемся ко мне в квартиру, — произнесла она. — Нам нужно поговорить.
Глава 27
Вторник, 5 марта 1957
Айви
Айви предположила, что ей примерно четырнадцать. Шептались, что девушка забеременела в результате насилия, а виновником этого был ее отец. Айви решила, что неправильно расслышала, когда Патрисия впервые об этом сказала: собственный отец сделал дочери ребенка, а потом бросил гнить в этом аду на земле. В конечном счете, Роза была плодом любви. Хотя Айви уже начала подозревать, что чувство ее не было взаимным. Девушка-соседка родила всего два дня назад, и уже была здесь, в своей колючей холодной кровати, одна в целом мире; ребенка вырвали из ее объятий. На рассвете прозвонит колокол, и ее ждет долгий, тяжелый день в прачечной.
Айви прислушалась, стараясь уловить звук шагов в коридоре, но все было тихо. Тогда она откинула одеяло и выбралась из постели, опустилась на колени возле кровати девушки. Та подняла на нее взгляд.
— Мне больно, — прошептала она, лицо ее было в красных пятнах от постоянных слез.
— Я знаю, но это ненадолго, — мягко проговорила Айви. — У тебя появилось молоко. Больно будет несколько дней, потом все пройдет. Обещаю.
Девушка непроизвольно вздрогнула. Айви просунула руку под одеяло. Простыня насквозь промокла, у девушки, без сомнения, был жар. Айви снова посмотрела на дверь, затем стянула через голову свою робу.
— Вот, возьми. Давай мне свою.
Девушка медленно села, вздрагивая, пока пыталась стащить с себя робу.
— Я не могу поднять руки.
— Иди сюда. — Айви наклонилась, чтобы ей помочь.
Когда она стянула грубую ткань со спины девушки, перед мысленным взором вспыхнула яркая картинка. Она сама — еще совсем ребенок, слабый свет в теплой, уютной спальне, за окном уже темно. Мама одевает ей через голову ночную рубашку, затем внезапно замирает. Айви так и сидит с поднятыми руками, лицо скрыто тканью сорочки, а мама начинает ее щекотать. Айви больно прикусила губу, силясь сдержать слезы, и отогнала воспоминание прочь.
— С тобой все будет хорошо, — прошептала она, помогая девушке лечь; потянувшись, сдернула одеяло со своей кровати и накрыла им соседку. Себе же взяла ее влажное.
— Спасибо. Почему тебе сбрили волосы? — спросила девушка, пытаясь устроиться удобнее.
— Потому что я сопротивлялась. Тебе это не грозит. Завтра я за тобой присмотрю. Если Сестра поставит тебя к тяжелой машине, мы сможем поменяться. Может, мне даже удастся отправить тебя на кухню. — Айви знала, что подобное ей не по силам, но хотела успокоить девушку, чтобы та смогла отдохнуть.
— Где моя малышка? — тихо спросила девушка, когда Айви уже повернулась к своей кровати.
Айви
— Она в детской, с ней все в порядке. А тебе нужно отдохнуть. Ты же знаешь, колокол прозвонит рано.
Айви лежала в темноте, укрыв ноги промокшим от пота одеялом девушки, крепко обхватив себя руками в попытке удержать тепло. Мысли о том, что Роза одна в детской, не давали уснуть. С того самого дня, как вернулась на работу в прачечную, Айви не могла спокойно проходить мимо комнаты, где находились малыши. Детский плач оглушал. Изредка она видела, как Патрисия спешит от кроватки к кроватке, чтобы взглянуть то на одного, то на другого туго спеленатого ребенка. Всего в огромной, беленой известью комнате стояло примерно сорок кроваток. Детская была холодной и бесцветной, ничего похожего на ту комнату, в которой, как мечтала Айви, ее малышка проведет первые месяцы жизни. С мягкими одеялами и удобным стулом в углу, на котором Айви сидела бы и кормила дочь. И всякий раз, проходя мимо детской, она прилагала огромные усилия, чтобы не забарабанить в дверь и не попросить Патрисию дать ей подержать Розу. Хотя знала, что это бесполезно; ее бы попросту побили и, вероятно, нашли бы способ вдобавок отыграться на Розе. Может, «забыли» бы разок ее покормить. А еще Айви умоляла Патрисию сказать, в какой кроватке лежит Роза.
— Я не могу, они меня убьют, — прошептала подруга, когда одна из Сестер бросила на них взгляд.
В конце концов, воспользовавшись шумом гладильного пресса, Патрисия рассказала ей, что кроватка Розы в дальнем конце комнаты, рядом с кухней. И что в детской очень холодно. Окна покрываются льдом даже изнутри, и малыши постоянно плачут, когда она пытается сменить им пеленки онемевшими от холода руками. И что, как только ребенок покормлен, его нужно тут же вернуть в кроватку. А если кто-то не успел доесть бутылочку вовремя, его все равно отправляют обратно, даже если малыш еще голоден. Многие дети плачут постоянно, лишь утихая во время кормления. А кто-то уже перестал плакать, потому что в глубине крошечного сердечка понимает, что никто не придет.
Айви сжалась в комок еще сильнее. Ее спина и бедра до сих пор пестрели всеми оттенками фиолетового от побоев Матушки Карлин. Но именно боль от невозможности находиться рядом с Розой порой полностью перехватывала дыхание. Она сидела за ужином, гоняя капусту по тарелке. Ночи стали длиннее, чем дни; казалось, в тишине спальни она все время слышала плач Розы. Лишь одно пока удерживало от потери рассудка — надежда, что Алистер еще может прийти за ними. Хотя Айви все чаще одолевали сомнения, мечты постепенно тускнели. Она думала о том, что он продолжает жить прежней жизнью, а ей с Розой достались лишь боль и страдания. Он получил ее письма? Остался к ним равнодушен? Зачем он приложил столько усилий, убеждая Айви в своей любви, если отказался от нее так просто и без сожалений?
События последних двух дней изменили девушку навсегда. Если бы Алистер узнал о случившемся, то, конечно бы, пришел. Дрожа от холода, Айви сунула трясущуюся руку под подушку и нащупала ручку. До тех пор, пока по утрам, направляясь в прачечную, девушка могла слышать плач Розы, надежда еще оставалась. Ведь это означало, что малышка пока здесь, в обители Святой Маргарет. Еще было время для борьбы. Но оно стремительно утекало.
Любимый,
я в ужасе.