Девушка, которая взрывала воздушные замки (Luftslottet som sprangdes)
Шрифт:
– Добрый вечер, господин Залаченко, – поздоровалась Соня Мудиг. Она представилась и представила коллегу Эрландера.
– Меня зовут Карл Аксель Бодин, – с трудом процедил сквозь сжатые зубы Залаченко. Голос у него был спокойный.
– Я точно знаю, кто вы. Я прочла ваш послужной список в СЭПО.
Это было не совсем правдой, поскольку они пока не получили от СЭПО ни единой бумаги о Залаченко.
– То было давно, – сказал Залаченко. – Теперь я Карл Аксель Бодин.
– Как вы себя чувствуете? – продолжила Мудиг. – Вы в состоянии
– Я хочу заявить о совершении преступления. Моя дочь пыталась меня убить.
– Нам это известно. Со временем будет проведено расследование, – заверил Эрландер. – А сейчас нам надо поговорить о более важных вещах.
– Что может быть важнее покушения на убийство?
– Мы хотим получить от вас сведения о трех убийствах в Стокгольме и минимум трех убийствах в Нюкварне, а также об одном похищении.
– Мне об этом ничего не известно. Кого там убили?
– Господин Бодин, у нас есть веские основания полагать, что в этих деяниях виновен ваш компаньон – тридцатисемилетний Рональд Нидерман, – сказал Эрландер. – Этой ночью Нидерман еще убил полицейского из Тролльхеттана.
Соню Мудиг несколько удивило, что Эрландер пошел навстречу Залаченко и обратился к нему по фамилии Бодин. Залаченко чуть-чуть повернул голову, чтобы видеть Эрландера. Его голос немного смягчился.
– Какое… печальное известие. Мне ничего не известно о делах Нидермана. Я никаких полицейских не убивал. Меня самого этой ночью пытались убить.
– Рональд Нидерман в настоящее время находится в розыске. Имеете ли вы представление о том, где он может скрываться?
– Я не знаю, в каких кругах он вращается. Я… – Залаченко несколько секунд поколебался, и его голос стал доверительным. – Должен признаться… между нами говоря… что Нидерман меня временами беспокоил.
Эрландер наклонился поближе.
– Что вы имеете в виду?
– Я обнаружил, что он способен на жестокость. По правде говоря, я его боюсь.
– Вы хотите сказать, что ощущали угрозу со стороны Нидермана? – спросил Эрландер.
– Именно. Я – старик и не могу себя защитить.
– Вы можете объяснить, в каких отношениях состояли с Нидерманом?
– Я инвалид. – Залаченко показал на ногу. – Моя дочь пытается меня убить уже во второй раз. Я нанял Нидермана в качестве помощника много лет назад. Думал, что он сможет меня защитить… а он, по сути дела, стал распоряжаться моей жизнью. Он делает, что ему заблагорассудится, а я ему и слова сказать не могу.
– В чем же он вам помогает? – вмешалась в разговор Соня Мудиг. – Делает то, с чем вам не справиться самому?
Единственным свободным от повязок глазом Залаченко окинул Соню Мудиг долгим взглядом.
– Насколько я поняла, десять лет назад она бросила в вашу машину зажигательную бомбу, – сказала Соня Мудиг. – Вы можете объяснить, что ее на это толкнуло?
– Спросите об этом у моей дочери. Она сумасшедшая.
Его голос вновь зазвучал враждебно.
– Вы хотите сказать, что не представляете, по
– Моя дочь сумасшедшая. На этот счет имеются документы.
Соня Мудиг наклонила голову набок. Она отметила, что на ее вопросы Залаченко отвечал значительно более агрессивно и враждебно. Эрландер это явно тоже заметил. О’кей… Good сор, bad сор.[5] Соня Мудиг повысила голос.
– Как по-вашему, ее действия могли быть как-то связаны с тем, что вы избили ее мать настолько серьезно, что у той образовались неизлечимые повреждения головного мозга?
Залаченко посмотрел на Соню Мудиг с абсолютным спокойствием.
– Это пустая болтовня. Ее мать была шлюхой. Вероятно, ее поколотил кто-нибудь из клиентов. Я просто случайно к ним заглянул.
Соня Мудиг подняла брови.
– Значит, вы ни в чем не виноваты?
– Разумеется.
– Залаченко… я хочу убедиться, правильно ли я вас поняла. Вы отрицаете, что избивали свою тогдашнюю подругу Агнету Софию Саландер, мать Лисбет Саландер, несмотря на то что этот случай послужил предметом обстоятельного и засекреченного расследования, проведенного Гуннаром Бьёрком – вашим тогдашним куратором из СЭПО.
– Я никогда не был ни за что осужден. Мне даже не предъявлялось никаких обвинений. Я не могу отвечать за то, что нафантазировал в своих отчетах какой-то болван из Службы безопасности. Если бы меня в чем-то подозревали, то, по крайней мере, вызывали бы для допроса.
Соня Мудиг просто лишилась дара речи. На скрытом повязкой лице Залаченко, похоже, появилась улыбка.
– Итак, я хочу подать заявление на свою дочь. Она пыталась меня убить.
Соня Мудиг вздохнула.
– Я, кажется, начинаю понимать, почему Лисбет Саландер ощущает потребность всадить вам топор в голову.
Эрландер кашлянул.
– Простите, господин Бодин… может быть, мы вернемся к тому, что вам известно о Рональде Нидермане?
Инспектору Яну Бублански Соня Мудиг позвонила из коридора, в котором находилась палата Залаченко.
– Ничего, – сказала она.
– Ничего? – переспросил Бублански.
– Он подал в полицию заявление на Лисбет Саландер, обвинив ее в жестоком избиении и попытке убийства. Он утверждает, что не имеет никакого отношения к убийствам в Стокгольме.
– А как он объясняет то, что Лисбет Саландер была закопана на его участке в Госсеберге?
– Говорит, что был простужен и почти весь день проспал. Если в Саландер стреляли в Госсеберге, то это, должно быть, дело рук Рональда Нидермана.
– Ладно. Что мы имеем?
– В нее стреляли из браунинга двадцать второго калибра, поэтому ей удалось выжить. Пистолет мы нашли. Залаченко признает, что оружие принадлежит ему.
– Ага. Иными словами, он знает, что мы обнаружим на пистолете его отпечатки пальцев.
– Именно. Но говорит, что в последний раз видел пистолет, когда тот лежал в ящике письменного стола.