Девяносто третий год
Шрифт:
– - Люди, засевшие в башне, знаете вы меня?
С вышки ответил чей-то голос -- голос Имануса:
– - Знаем.
Началась беседа, голос снизу спрашивал, сверху отвечал.
– - Я посланец Республики.
– - Ты бывший кюре из Паринье.
– - Я делегат Комитета общественного спасения.
– - Ты священник.
– - Я представитель закона.
– - Ты предатель.
– - Я революционный комиссар.
– - Ты расстрига.
– - Я Симурдэн.
– - Ты сатана.
– - Вы меня знаете?
– - Мы тебя ненавидим.
– - Вам хотелось, чтобы я попался к вам в руки?
– -
– - Вот и прекрасно, предаюсь в ваши руки.
На верху башни раздался дикий хохот и возглас:
– - Иди!
В лагере воцарилась глубочайшая тишина -- тишина ожидания.
Симурдэн продолжал:
– - Но лишь при одном условии.
– - Каком?
– - Слушайте.
– - Говори.
– - Вы меня ненавидите?
– - Ненавидим.
– - А я вас люблю. Я ваш брат.
– - Да, ты Каин.
Симурдэн продолжал голосом громким и в то же время мягким:
– - Оскорбляй, но выслушай. Я пришел к вам в качестве парламентария. Да, вы мои братья. Вы несчастные, заблудшие люди. Я ваш друг. Я несу вам свет и взываю к вашему невежеству. А свет -- он и есть братство. Да разве мы с вами -- не дети одной матери -- нашей родины? Так слушайте же. Придет время, и вы поймете, или ваши дети поймут, или дети ваших детей поймут, что все, что творится ныне, свершается во имя законов, данных свыше, и что в революции проявляет себя воля божья. И пока не наступит то время, когда все умы, даже ваши, уразумеют истину и всяческий фанатизм, даже ваш, исчезнет с лица земли, пока, повторяю, не воссияет этот великий свет, кто сжалится над вашей темнотой? Я сам пришел к вам, я предлагаю вам свою голову; больше того, протягиваю вам руку. Я как милости прошу: отнимите у меня жизнь, ибо я хочу спасти вас. Я наделен широкими полномочиями и могу выполнить то, что пообещаю. Наступила решительная минута; я делаю последнюю попытку. Да, с вами говорит гражданин, но в этом гражданине -- тут вы не ошиблись -- жив священнослужитель. Гражданин воюет с вами, а священник молит вас. Выслушайте меня. У многих из вас жены и дети. Я беру на себя охрану ваших детей и жен. Я защищаю их от вас же самих. О братья мои...
– - А ну-ка попроповедуй еще!
– - насмешливо крикнул Иманус.
Симурдэн продолжал:
– - Братья мои, не допустите, чтобы пробил час кровопролития. Близится миг страшной схватки. Многие из нас, что стоят здесь перед вами, не увидят завтрашнего рассвета; да, многие из нас погибнут, но вы, вы умрете все. Так пощадите же самих себя. К чему проливать втуне столько крови? К чему убивать стольких людей, когда можно убить всего двух?
– - Двух?
– - переспросил Иманус.
– - Да, двух.
– - А кого?
– - Лантенака и меня.
Симурдэн повысил голос:
– - Два человека здесь лишние: Лантенак для нас, я для вас. Так вот что я вам предлагаю, и это спасет вашу жизнь: выдайте нам Лантенака и возьмите меня. Лантенак будет гильотинирован, а со мной сделаете все, что вам будет угодно.
– - Поп, --заревел Иманус, -- попадись только нам в руки, мы тебя живьем зажарим.
– - Согласен, -- ответил Симурдэн.
И продолжал:
– - Вы обречены на смерть в этой башне, а я предлагаю вам жизнь и свободу. Я несу вам спасение. Соглашайтесь.
Иманус захохотал.
– - Ты не только негодяй, но и сумасшедший. Зачем ты нас беспокоишь
– - Его голову. А вам предлагаю...
– - Свою шкуру. Ведь мы с тебя, как с паршивого пса, шкуру спустим, кюре Симурдэн. Но нет, не выйдет, твоя шкура против его головы не потянет. Убирайся.
– - Бой будет ужасен. В последний раз говорю: подумайте хорошенько.
Пока шла эта страшная беседа, каждое слово которой четко слышалось и внутри башни и в лесу, спускалась ночь. Маркиз де Лантенак молчал, предоставляя действовать другим. Военачальникам свойственен этот зловещий эгоизм. Это право тех, на ком лежит ответственность.
Иманус заговорил, заглушая слова Симурдэна:
– - Люди, идущие на нас штурмом! Мы сообщили вам свои условия, они вам известны, и ничего мы менять не будем. Примите их, иначе раскаетесь. Согласны? Мы отдаем вам троих детей, которые находятся в замке, а вы выпускаете нас всех целыми и невредимыми.
– - Всех, согласен, -- ответил Симурдэн.
– - За исключением одного.
– - Кого же?
– - Лантенака!
– - Нашего маркиза! Выдать вам маркиза! Ни за что на свете!
– - Нам нужен Лантенак.
– - Ни за что.
– - Мы можем вести переговоры лишь при этом условии.
– - Тогда начинайте штурм.
Наступила тишина.
Иманус, протрубив сигнал сбора, сошел вниз; Лантенак обнажил шпагу; все девятнадцать человек в молчании зашли за редюит и опустились на колени; до них доносился мерный шаг передового отряда, продвигавшегося в темноте к башне. Шум все приближался; вдруг вандейцы угадали, что враг достиг самого пролома. Тогда мятежники, не подымаясь с колен, припали к бойницам, оставленным в редюите, вскинули к плечу ружья и мушкетоны, а Гран-Франкер, он же священник Тюрмо, выпрямился во весь свой рост и, держа в правой руке саблю, а в левой распятие, торжественно провозгласил:
– - Во имя отца и сына и святого духа!
Осажденные дали залп, и бой начался.
IX
Титаны против гигантов
Началось нечто неописуемо страшное.
Рукопашная под Тургом превосходила все, что может представить себе человеческое воображение.
Дабы дать о ней хотя бы слабое представление, пришлось бы обратиться к великим схваткам эсхиловских трагедий или к резне феодальных времен, к тем побоищам "нож к ножу", которые происходили еще в XVII веке, когда наступающие проникали в крепость через проломы, вспомнить те трагические поединки, о которых старик сержант из провинции Алентехо говорит: "Когда мины сделают свое дело, нападающие пойдут на штурм, опустив забрало, прикрываясь щитами и досками, обшитыми железом, вооруженные гранатами, они вытеснят врага из ретраншементов и редюитов, овладеют ими и продолжат неудержимое наступление".
Уже само поле битвы внушало ужас; она разыгрывалась в проломе, который на военном языке зовется "подсводная брешь", ибо, если читатель помнит, стена треснула, но сквозного прохода не образовалось. Порох в данном случае сыграл роль бурава. Действие мины было столь сильно, что в стене образовалась трещина, достигшая сорока футов высоты над местом взрыва, но это была лишь трещина, а единственное отверстие, которое отвечало своему назначению и позволяло проникнуть внутрь башни в нижний зал, напоминало скорее узкий след копья, нежели широкую щель от удара топором.