Девять кругов любви
Шрифт:
– А вы сами, – ядовито проговорил Андрей, тоже адресуясь к люстре, будто она была единственным средством связи между ними, – вы могли бы объявить, пусть формально, что признаете святую Троицу?
– Со мной дело обстоит иначе, – как всегда в минуту волнения голос Натана стал глубоким и певучим, словно на молитве. – Я верю в истинного Бога, в то, что Он – единственный источник и смысл бытия. Для вас же, материалиста… – Бар Селла сделал уже известный собеседнику пренебрежительный жест.
Подбородок Андрея окаменел, готовый отразить любое оскорбление:
– Спасибо за участие, но… Видите ли, и у меня есть принципы, несмотря на то, что я…
– Эпикорос, – подсказала Юдит, прижимаясь к нему плечом.
– Да, эпикорос! – закричал Андрей, и это заставило, наконец, Бар Селлу глянуть в худое, измученное лицо русского.
Тогда рав устыдился собственного сильного тела и своего чиновного благополучия.
– Так или иначе, – произнес он, – желаю вам всяческого здоровья!
Внезапно, в каком-то широком, бесконтрольном порыве Бар Селла протянул Андрею ладонь, но она, непринятая, бессильно повисла в воздухе – и тут Юдит вспомнила все: их долгие беседы о смысле бытия, радость Натана, когда та вместе с ним поражалась какой-нибудь проникновенной фразе из Танаха, его смущенную влюбленность и ее предательство – и в следующее мгновение она подхватила его падающую руку и поднесла к своим губам…
После замминистра, первым посетившего раненного и сразу уехавшего из больницы, в послеоперационную палату позволили войти матери Сеньки и Кларе, которая намертво вцепилась в рукав Андрея, и его впустили тоже. Кто-то, забинтованный так, что оставались открытыми лишь сомкнутые белые веки и запекшийся рот, лежал на кровати, неподвижный и безмолвный. Това вскрикнула и беспомощно присела на край постели. Клара, прильнув к мужу всем своим маленьким телом, ласкала дрожащими пальцами, каялась в какой-то вине, говорила быстро о чем-то волнующем и тайном, известном только им обоим.
– Помнишь, – шептала она, не плача, потому что слезы кончились в ней прошедшей ночью, – как ты впервые пришел в нашу школу?
Она всегда пользовалась успехом у мальчишек. Хорошенькая, с тщательно причесанными рыжими волосами, Клара дружила то с этим, то с другим, но говоря с кем-нибудь из них, скоро умолкала, разочарованная, а веснушки на ее лбу и щеках казались многоточием к незаконченной фразе. Потом в класс ворвался – иначе не скажешь – неловкий увалень с головой, слепленной вопреки законам физиогномики. Усевшись на заднюю парту, он сразу стал подавать реплики – это был урок русского языка – а когда учительница спросила о роли глагола, уверенно заявил:
– Жечь сердца людей!
Со временем Клара все больше прислушивалась – приглядываться было не к чему – к сенькиным неиссякаемым остротам, медленно влюбляясь в его сочный насмешливый голос своими маленькими розовыми ушами. Сенька же, почуяв свой час, заговаривал Клару на переменах стихами, скромно умалчивая об авторе, хотя после первого поцелуя признался, что это Гейне, но нехитрый обман не охладил девушку, которую поразило другое – как преображает Сеньку поэзия, стирая с несуразной физиономии то, чем в насмешку наградила ее природа…
Только сейчас Клара услышала хриплый мужской голос за перегородкой, разделявшей палату надвое.
– Кто это?
– Наверное, еще один больной, – сказал Андрей.
Она отпрянула от белой безжизненной маски на подушке:
– А может быть… Андрюша, может быть, он не здесь, а там, и это какая-то ошибка… – в ее запавших, янтарного цвета глазах бились искры безумной надежды. – Сенька не лежал
Андрей с трудом усадил ее на место, и она продолжала:
– Знаешь, за границей Сенька словно сбрасывал с себя тяжелый груз, становился искренним, веселым, забавлял всех…
Клара попыталась улыбнуться.
– Позапрошлым летом мы полетели в Америку, и ему вздумалось купить настоящую ковбойскую шляпу. Это была групповая экскурсия, приходилось часто менять автобусы и самолеты – и каждый раз нужно было беспокоиться о том, как бы шляпа не помялась, не испортилась. Тут Сенька показал, на что он способен. Он, якобы забывая ее в гостинице, говорил администратору: если для меня придут письма, прошу переслать их на этот адрес. И что ты думаешь: едва мы прибывали, шляпа, аккуратно упакованная, ждала нас на новом месте. Вся наша группа участвовала в ее приключениях. По дороге составляли пари, пришлют ее или нет, и когда очередной служащий протягивал посылку ухмыляющемуся Сеньке, все умирали со смеху. Только в Лос-Анджелес, откуда мы возвращались домой, она не прибыла, и каждый из наших новых товарищей принес мужу свои соболезнования… На Новый год мы пригласили их к себе, в Иерусалим, и они пришли с подарком – точно такой же шляпой, а Сенька предъявил им ту, прежнюю, которую все-таки прислали нам честные американцы. Вот было веселье!
Слабый отблеск далекой радости как бы осветил изнутри ее усталое лицо…
Из-за перегородки вышла изможденная женщина в черном платке, наполнила под краном стакан и вздрогнула:
– Так это твой сын? Я слышала о взрыве, но не знала…
Она обняла мать Сеньки:
– Даст Бог, поправится!
Това смотрела на нее заплаканными глазами:
– А ты что здесь делаешь?
– У мужа случился инфаркт… Но ничего, ему уже лучше.
– У вас ведь сын – ровесник моего?
– Да, да, Илан. У него все хорошо, жена, дети такие чудные… Скоро должен прийти… проведать отца, – женщина отвернула в сторону темное, все в глубоких морщинах лицо. – Такой добрый, внимательный. Мы недавно справляли тридцать лет нашей свадьбы, так они приехали всей семьей, привезли цветы, подарки.
Она рассказывала это очень быстро, чуть шепелявя, как говорят выходцы из Ирана:
– А на мой день рождения Илан пригласил нас к себе, так было приятно… И знаешь, всегда звонит, спрашивает, как живем. Только был бы здоров, и твой сын тоже!
Вспухшие губы Товы вдруг произнесли горько:
– Счастливая ты!
– Я? – как-то испуганно переспросила та.
– Шальва! – раздался из глубины палаты хриплый голос, и она торопливо пошла на зов.
Там, за перегородкой, тихо беседовали, но сюда доносились только обрывки слов.
– Ты так научилась врать, Шальва, – говорил мужчина. – Илан даже не вспомнил о том, что у его родителей тридцатилетний юбилей. Так зачем обманывать всех?
– Стыдно, – прошептала жена.
– За что? Мы в нем души не чаяли, растили и лелеяли, как цветок, а Илан… Да он и сюда, в больницу, не придет. Просто не знает, что отец болен. Как ему знать, когда у него нет желания хотя бы по телефону справиться о нашем здоровье? Даже с праздником никогда не поздравит! Каждая семья собирается, чтобы быть вместе, порадоваться на внуков, – шеиhью бриим, и только мы с тобой часто сидим одни… – Муж застонал. – А знаешь, почему у меня сердце не выдержало? Я все эти годы сдерживался, чтобы… не проклясть его!