Девять врат. Таинства хасидов
Шрифт:
Наказание, постигшее тестя-пекаря за все обиды и оскорбления, какие он нанес зятю-ученому, подтверждается правдой других слов Талмуда: «Согревайся на огоньке ученых, но следи, чтобы не обжечься! Ибо едкость ученых, словно укус лисицы, язвительность их, словно укол скорпиона, а их доверительность, словно жало змеиное. И любое словечко ученого — раскаленный уголь».
А Святой Иудеянин был блистательным ученым. Даже самые глубочайшие труды старых талмудистов не выдерживали сравнения с остроумием и критическим духом его трактатов. У нас, людей обыкновенных, закружится голова, если мы попробуем вникнуть в сложнейшую проблематику такого шедевра, как Урим ветумимзнаменитого пражского талмудиста и каббалиста, святого
Однажды пришел к нему один хасид и пожаловался на жадность своей жены. Ни у кого из единоверцев он не нашел никакого сочувствия своему горю. Они разве что высмеяли его. Но вы же знаете, каковы эти коцкие джентльмены! Один Святой Иудеянин и не подумал смеяться. Благожелательно выслушав жалобы несчастного супруга, он стал рассказывать тихим, чуть ли не робким голосом следующую историю.
Когда-то — конечно, это были давние времена — жил в одной захолустной деревне один набожный человек, у которого была очень скупая жена. До того она была скупа, что и зимой не позволяла печь затопить, хотя морозы тогда стояли трескучие. И набожный муж зимой даже молиться не мог. Бывало, как встанет утром, так и бежит на деревенскую площадь. И там, несмотря на мороз и ветер, ему было теплее, чем дома. А воротившись вечером домой, он сразу залезал под перину. Чтобы не замерзнуть.
Когда же этот человек окончил свой горестный путь земной и предстал пред небесными вратами, судьи небесные спросили его, где молитвы его зимних дней и зимних ночей.
«Не мог я молиться. Жена печь не топила».
Жена печь не топила! Небесные судьи у врат Рая, услышав эти слова, взялись поглаживать свои бороды. Гладили свои бороды и вспоминали все радости жизни супружеской там, внизу, на земле, в те стародавние времена. Жена не топила! Гладили они свои бороды и вот-вот уж было собирались открыть врата прощения, свободы и спасения.
И заплясала душа того человека.
Но вдруг, откуда ни возьмись, объявился там какой-то серафимчик. Такой махонький карапуз показался бы вам совсем неискушенным! Но весь он излучал сияние и огонь — такими обычно серафимчики и бывают.
«Как так?! — закричал он на них, на судей достопочтенных. — Такого грешника вы собираетесь в Рай впустить? Если жена и не топит, разве дух его смеет о Создателе своем и Господине всех миров забывать? Я бы со стыда сгорел, если бы поступал так! Даже если бы зима была, как в Сибири…»
Он не договорил. Судьи накинули на него медное сито, наподобие того, каким в пустыне наш учитель Моисей прикрывал вечный огонь на алтаре, чтобы при переносе скинии никто не обжегся. И прежде чем наш милый серафимчик успел оглянуться, пламя его было схвачено, и он предстал в образе человека из плоти и крови. Вмиг облекли его в человечью кожу, и он — гоп! — уже тут как тут: стоит на земле перед дверью скорбящей вдовушки. Значит, на Небе все идет без сучка, без задоринки.
Хочешь не хочешь, а в дверь он постучал. Вдовушка оказалась женщиной благонравной и порядочной, скромной и не лишенной милосердия. И когда кончился траур, стала его женой. Некоторое время все шло как нельзя лучше. В этом раю супружеской жизни милый серафимчик ни о чем более прекрасном и мечтать не мог. И обо всем, что было там, наверху, он забыл и даже внушил себе, что он совсем обыкновенный смертный и что в конечном счете быть человеком весьма недурно; только, разумеется, не бобылю… А потом пришла зима… О, Господи!..
«Жена, подтопи малость!» — просил он. Ничего в ответ. «Затопи, голубка моя!» — умолял он. И снова — ничего в ответ.
«Затопи, затопи!» — канючил он, приставал, выпрашивал, бранился. Жена ни в какую. Не станет топить, и все дела.
В такущем морозе и носу не высунешь из теплого логова, даже если ты и серафим пламенный. Однажды, правда, он попробовал сделать это, чтобы совершить молитву. Да тут же обратно залез, промерзнув насквозь. Он, серафим пламенный! О молитве в таком холоде и помыслить было нельзя.
Счастье еще, что в Небе над ним сжалились и вовремя освободили его от эти пытки. Кто знает, чем бы все тогда кончилось! Но с тех пор наш милый серафимчик уже рта не раскрывает, если кто-то пред небесными вратами жалуется на свою жену…
Эту историю Святой Иудеянин рассказал очень тихим голосом, настороженно оглядываясь по сторонам. Похоже, он сам был тем самым промерзшим серафимом. В каком-то из своих предыдущих воплощений. Или может, у него были другие причины настораживаться?..
Святой Иудеянин любил выпить. Однажды, когда он был еще учеником люблинского Провидца, он сказал: «Все свое вечное блаженство продам за глоток водки!» Но ни один хасид не хотел так дорого заплатить за его вечное блаженство…
Реб Буним из Пшисхи был самым знаменитым учеником Святого Иудеянина. Святой Иудеянин никого так не уважал, как его. Однако никто не позволял себе таких вольностей, как реб Буним. Дело в том, что к Святому Иудеянину приходило много душ грешников с просьбой об исправлении. Их приходило к нему не меньше, чем к святому Провидцу Люблинскому или к другим великим святым. Однажды Святой Иудеянин отказался дать исправление душе какого-то слишком грешного покойника, хотя тот об этом очень просил. И сказал реб Буним учителю своему: «Если вы этой душе не дадите исправления и не сжалитесь над ней, в таком случае вы больше не мой учитель, а я больше не ваш ученик». И Святой Иудеянин вынужден был дать исправление этой грешной душе, ибо не хотел терять своего самого любимого ученика. Потом о реб Буниме он в шутку сказал следующее: Дейр йингр манчик из а шпицл фин ман гарец.
Это двусмысленная игра слов. Она означает вот что: «Этот молодой человек — остриемоего сердца», иными словами: «Я так сильно люблю его». Но одновременно это значит: «Этот молодой человек — сыщикмоего сердца», иными словами: «Такой пугает меня».
А святой рабби Иреле из Стрелиски так отозвался о реб Буниме из Пшиски: «Реб Симха-Буним был великим святым. Он хотел указать миру совершенно новый путь к Богу. Но умер он раньше, чем окончил свой труд. В результате те, что следовали за ним, оказались на ложном пути». Так сказал святой рабби Иреле, Серафим из Стрелиски, да хранят нас заслуги его!
Подобно святому рабби Мойше-Лейбу из Сасова, реб Симха-Буним не был раввином по профессии. И потому коцкие святые не являются раввинами даже в наши дни. По примеру своих предшественников они занимают в обществе самое обыкновенное положение. В основном это торговые люди. Реб Симха-Буним был поначалу аптекарем. Истинный магистр фармацевтики. Экзамены, которые были для него сущим пустяком, он сдавал во Львове. Однако позже он оставил аптечные дела и стал торговать древесиной. Торговать? Нет, он стал крупным оптовиком, настоящим коммерсантом. По своим торговым делам он ездил в Лейпциг, а то и в Данциг (нынешний Гданьск). Данциг — морской порт, и совершенно естественно, что реб Симха ездил туда. Нельзя забывать: в нем была воплощена душа Завулона, а Завулон был одним из двенадцати сынов Иакова и также был торговцем. Священное Писание говорит о нем: «Завулон при береге морском будет жить…» [45] Эти слова реб Симха-Буним и сам о себе любил повторять. И потому, конечно, он стал торговцем и ездил до берега морского, то есть в сам Данциг.
45
Быт. 49, 13.