Девятая директива
Шрифт:
Мы остались одни, я быстро рассказал Ломэну про черный “линкольн”, убийство на складе, возвращение туда, исчезновение трупа, про то, как в меня бросили гранату. Винию я не назвал: просто сказал, что на складе оказался человек, который меня выручил. Ломэн знал, что это кто-то из разведки, но он не проболтается: между спецслужбами существуют соперничество и трения, но один закон соблюдают все — в нашем деле нельзя трусить и болтать.
Ломэн решительно сказал:
— Это была ловушка.
— Не совсем. Они просто приехали первыми и увезли труп, чтобы похоронить его должным образом — китайцы с уважением относятся
— Этот приказ, Квиллер, остается в силе. Сейчас Куо и его люди изо всех сил стараются оставаться незаметными, чтобы тихо покинуть город, и вдруг привлекают к себе внимание всей полиции, пытаясь убить вас. Они подняли жуткий шум, им показалось, что граната надежнее пистолета. Видимо, Куо серьезно решил разделаться с вами, и, как только поймет, что это не удалось, его люди еще раз попытаются убить вас.
Мне не хотелось разговаривать: я все еще плохо слышал, комната плыла перед глазами — когда меня положили на операционный стол, то вкололи какое-то анестезирующее средство. Но Ломэн должен знать, что я не выйду из игры.
— Конечно, они еще раз попытаются убить меня. Мы должны как можно быстрее найти их или позволить им найти меня.
Комната снова поплыла перед глазами. Ломэн начал что-то говорить, но я прервал его:
— Подождите. Мне нужна одежда, моя никуда не годится. Размеры вы знаете. Достаньте мне машину с мощным мотором. Поняли, Ломэн? Машина и одежда должны быть здесь, когда я проснусь. Посадите меня на крючок, как приманку, и водите им у этих сволочей перед носом. Ломэн, сделайте…
Тут я потерял сознание.
Я проспал восемь часов и проснулся вечером. Ровно час я одевался — Ломэн прислал мне одежду — ругался с начальником госпиталя. Он не хотел выписывать меня без письменного разрешения хирурга. В конце концов начальник сдался: я подписал бумагу, в которой говорилось, что меня выписывают под собственную ответственность, и ушел из госпиталя в девять часов вечера.
Действие анестезии кончилось, вернулась боль. Это хорошо: боль придает решимость. Куо и его люди обманули меня, организовали у меня под носом похищение века и готовы переправить Представителя за границу, Пангсапа дал мне прекрасную возможность выйти на них — я ею не воспользовался, но теперь-то я с ними рассчитаюсь. Никуда они не денутся.
На улицах, кроме полицейских, никого нет. На них рассчитывать нечего: если Куо послал снайпера, тот спокойно пристрелил бы меня, когда я выходил из госпиталя, — они бы ему не помешали. Что ж, придется рискнуть. Тут Ломэн со мной согласился: рисковать можно, нельзя идти на верную смерть. Надо остаться в живых после очередного покушения и засечь их, когда они попытаются уйти.
Они знают, что подобная опасность существует. Человек, бросивший в меня с крыши гранату, понимал, что скроется, даже если я останусь жив: я его толком не разглядел и после взрыва не мог броситься за ним в погоню. Но, видимо, они всерьез решили прикончить меня, если идут на такой риск. Им надо разделаться со мной до того, как они покинут Бангкок. Времени у них мало, вот и торопятся.
Я спустился по ступенькам и весь сжался: откуда раздастся выстрел?
Меня никто не поджидал.
До английского посольства идти пешком — минут пять. Но в этот раз мне показалось, что я шел дольше: один осколок попал в пятку — я хромал; и мне приходилось постоянно оглядываться по сторонам — надо быть настороже.
Почему же Куо неожиданно отдал приказ убить меня? Первое. Он мог считать, что я выбил из китайца важные сведения, а уже потом убил его. Второе. Куо и его люди уверены, что им удастся вырваться из Бангкока и вывезти Представителя. Я перестал быть запасным кандидатом на обмен и представляю опасность. Третье. Месть: Куо ценил убитого китайца.
Вопрос: неужели они так хотят разделаться со мной, что, когда покинут город, оставят специально для этого одного из своих?
Я дошел до английского посольства, поднялся по ступенькам ко входу. Не люблю я такие лестницы: спрятаться некуда, стоишь на ступеньках, как мишень.
Ломэна в посольстве не было, но ключи от машины он мне оставил. Я вышел на улицу и увидел немного дальше, у поворота, черный “ягуар” — автомобиль с мощным мотором, неброского цвета, с откидывающимся верхом (стрелять удобнее из открытой машины). О таких деталях Ломэн всегда хорошо помнит.
Предположим, Куо знает, что я не убит, а ранен. Ближайшая больница — полицейский госпиталь. Значит, меня будут искать в полицейском госпитале, в английском посольстве и в отеле “Пакчонг”. Ни у госпиталя, ни у посольства ничего не произошло.
Я поехал в “Пакчонг”.
Там они снова попытались убить меня.
23. “Роллс-ройс”
То, что я увидел в “Пакчонге”, походило на фантастические незабываемые сцены в фильмах Феллини: из темноты появляются люди со свечами. В их колеблющемся пламени лица то пропадают, то появляются снова. Обвитые золотыми листьями колонны поддерживают невидимые небеса. Из темноты доносятся приглушенные голоса.
Швейцар долго и цветисто извинялся передо мной: произошло короткое замыкание, электрики уже исправляют повреждение. Лифт не работает, но коридорный проводит меня. Я сказал, что дойду сам, взял свечу и пошел наверх. Вдоль коридоров расставили в чашках и блюдцах горящие свечи — на меня бросались и пропадали в темноте мои собственные тени.
На верхней площадке лестницы в нише лежал ковер. Я свернул его в рулон, закрылся им, как щитом, ударом ноги открыл дверь моего номера.
Последовало пять выстрелов из пистолета с глушителем.
С каждым выстрелом я приседал ниже и ниже, чувствуя себя неуютно, даже за таким щитом.
Когда я оказался на полу, неясный силуэт у окна исчез, но я подождал еще несколько секунд, уткнувшись лицом в пол. Меня прошиб пот. Свеча погасла при падении.
Целый час я осматривал балконы, соседние номера, пожарную лестницу, даже прошелся по улице, на которой стоял отель… никого. Затем пошел в бар и выпил греческого коньяка “Метакса”. Мне было стыдно: надо же так оплошать. Я решил войти в номер под пули, потому что не верю в случайные короткие замыкания в отелях, где останавливаюсь. Но я был весь изранен, мое бренное тело боялось новой боли — поэтому ему удалось уйти.