Девятое имя Кардинены
Шрифт:
Одежду им принесли многослойную: обтяжные темные рубахи до полу с высокой горловиной, обтягивающие руку до самой кисти, поверх них рясы из тонкой белой шерсти с большим вырезом и широкими рукавами до локтя. И еще накидки с куколями, в которых была прорезь для глаз: легенские, черные. Танеида было отказалась рядиться, но то, в чем она приехала, заскорузло от грязи. Да и принята была здесь униформа.
Денгиль обладал счастливым свойством души: умел отодвинуть в сторону неизбежное и жить, как живется. Если ты знаешь, что так или иначе расплатишься за то, что ты сделал в жизни, и это непреложно, как закон, — к чему переживать как трагедию ту конкретную
И вот они с Танеидой, дружно отказавшись от музыкального фона, который скрашивал тишину, заставляя ее звучать под сурдинку, и тому подобных приятных пустяков, что скрашивали здешнее пребывание, то вместе, то — реже — поврозь гуляли по Секторам с их чудесами: упражнялись в гимнастических залах, смотрели умные книги и видеодиски, перебирали блистательные игрушки Сокровищницы. Для Денгиля по сути главным было, как чуть обескураженно заметила женщина, быть рядом с ней, хотя бы всего лишь — дышать одним воздухом. Это заполняло сейчас все его бытие, не оставляя места ни для чего прочего. Тем более для раскаяния.
Еще она обнаружила, что Денгиль, в отличие от нее, везде появляется вдвоем. Его спутник, всегда один и тот же, старец с деликатными манерами и гибким, экономным в движениях телом, покидал его лишь когда сдавал с рук на руки «самой старшей». Так, не очень навязчиво, проводилась тут граница между свободными постояльцами и теми, чья воля ограничена… С тех пор они с Денгилем не разлучались даже ночью — Танеида демонстративно перетащила в его номер свой матрас и подушку, хотя спала в противоположном углу, — но по-прежнему не разговаривали ни о чем серьезном.
Она вызвала на себя всех легенов, как принято в неординарных случаях. Раньше всегда удивлялась, как быстро они откликаются на зов, а теперь две недели тянулись бесконечно. Наконец, ей доложили, что приехали все, помимо Имрана, но и того ждут с часу на час.
Тогда, преодолев себя, Танеида спросила — ночью, когда они остались одни в глубине земли:
— Что тебе будут инкриминировать?
— Кто меня спрашивает, магистр или супруга? Ну ладно. Во-первых, не поддерживал Белую Оддисену в ее флирте с нынешним правительством, — он чуть поморщился, — Сейчас у них период обоюдного разочарования, но в этом тоже обвиняют меня. Я же захотел быть всею властью в Южных горах, по мощи я уже и без кольца был, так сказать, десятый леген. А это мешало «белым» навести тут свой порядок. Они считают, что я не в силах удержать мою землю, коли наслал на нее банды и контрабанды из Эро. А на самом деле… Ну, это я не имею права говорить ни любимой женщине, ни судье. Даже чтобы оправдаться.
— Наркотики, — произнесла она тихо.
Денгиль усмехнулся — это она почувствовала и в темноте.
— Про диксен и сопутствующие ему явления, я вижу, тебе успели надуть в уши. А что это сопутствующее в Динане оседает лишь малой частью, ты знаешь? Мы — страна для переброски.
Поднялся на локте, зажег ночничок у своей кровати.
— Знаешь, единственная моя вина перед ними и перед тобой — старость. Нет сил совершить все, что задумал, связать несоединимое, и даже явные победы оборачиваются поражениями.
— Старость?
— Ну как же. Между нами лет двадцать разницы. Ты разве не знала? Впрочем, тут другая хронология. На излете не физическая моя жизнь, а ее высокий смысл. Может быть, тебе доведется понять меня лучше, когда ты исчерпаешь себя… Хотя ты кажешься мне океаном.
Церемонию принесения им клятвы Танеида помнила смутно. Они, все
Денгиль, стоя в их круге, открыл свой перстень, взял Тергату в руки, вынув из ножен. Всего она не слышала, будто волнами пропадало сознание, — только обрывки фраз:
— Вяжу себя словом и окружаю клятвой… Я, Денгиль… Даниль, принимая в равной мере власть и ответственность за нее… мое прошлое и будущее… если же на мне обнаружится вина или я не в силах буду совершать должное — да обернут против меня мое оружие.
То же было с нею и во время суда на другой день. Вмешиваться и не могла, и не считала себя вправе. «Я магистр без власти. У меня свои счеты с ним, более незначительные, чем ваши. А притом — жена не имеет права свидетельствовать ни за, ни против мужа», — вот всё, чего смогли от нее добиться.
После предварительного обсуждения Керг поднял руку, требуя внимания к себе.
— Ина Кардинена, мы примем решение, отвечающее нашим законам. Но в вашем праве изменить его или наложить на него вето.
И снова она то слышала некие реплики, то начисто пропадал слух.
Денгиль на этот раз сидел — чуть ниже по месту их всех. Что ее поразило, — ни повышенных тонов, ни гнева, ни особых каких-то эмоций ни у кого. Полюбовный сговор. Боже, разве это взаправду? Взаправду.
Приговор записали. На всю жизнь отпечаталось: желтоватая бумага цвета слоновой кости, черные, готикой выведенные буквы. Вручили ей.
— Я верну его завтра с моей резолюцией и подписью, — сказала она тускло.
Среди ночи по ее слову к ней привели Денгиля. После суда при нем состояло уже двое, и вооруженных не одной крепостью своего тела… Когда они вышли, Танеида бросилась к нему на шею и разрыдалась впервые в жизни, тряся распавшейся высокой прической, кусая губы.
— Какая ты красавица, — сказал он с нежностью. — Ну что же ты? Ты ведь всех отважней. Успокойся.
Подождал, гладя ее по волосам.
— Утвердила, конечно.
— Да. Никто еще не знает, а уже не переделать.
— Ну что же, мы с тобой всегда думали заодно. Помнишь — Бог создал нас друг для друга и воплотил в каждом из нас судьбу другого. Не легены, даже не ты — я к этому концу привел вас сам. Быть отстраненным от дела, от власти, запертым в этом подземном раю — по-другому легены никогда бы не решили — и ласковая супруга иногда навещает пленника… Фу!
— Не утешай, — прервала она напряженным голосом. — Твои решения пожелания ровным счетом ничего для меня не значат. Ни твоя, ни их указка. Я говорила тебе, что Бог наложил на меня зарок: не делать того, к чему меня понуждают другие? Ни ты, ни легены, ни дьявол, ни с некоей поры и сам Бог. Все предопределено изнутри меня самой. Мной. Нет, нами самими: Кольцом и Тергатой. Предопределено тем, что Братство у меня единожды одолжилось. Что ты вошел ко мне. Что мы завязали игру, любовную и политическую. Что я изменила клятве, что побратим ревновал, а ты убил побратима. Что мы оба таковы, как мы есть, и равны сами себе: не умеем ни прощать, ни просить прощения ни у кого помимо Господа Бога, и самая сильная любовь этого не переменит. Не переменит и того, что не могу я взывать о пощаде для нас ради счастья и самой жизни своей.