Девятое имя Кардинены
Шрифт:
— Жизни? — Денгиль провел рукой по ее лицу, стирая слезы. Пальцы сказали: ты прекрасна, сестра моя, ты вечно молода.
— Я уйду с тобой — как же иначе? После всего того, что я сотворила.
— Нет, — Денгиль качнул головой, убрал руку. — Видишь ли… нельзя тебе умирать в скорби. Уйти теперь — слишком легко для такой, как ты. Сдача без боя: а ты ведь воин по своей натуре, я всегда это тебе говорил. И виновной нельзя тебе уходить. Для подобных тебе смерть — не очищение. Не терзайся, что не была рядом со мной в моих трудах и на моих дорогах: это мы двое похожи, а пути наши были несходны изначала. Я ведь и не ревновал тебя ни
— Ты думаешь, я смогу ходить вдоль и поперек Динана, как ни в чем не бывало — смотреть в глаза Диамис, Карену… Нет. Дело не в самолюбии и не в вине: пусть они сочтут меня даже более жестокой, чем я есть — я выдержу. Но мой путь исчерпал себя одновременно с твоим.
— Тогда уходи на новый, неизведанный, — Денгиль отвернулся от нее, заходил по комнате. — Знаешь, на тот случай, когда человек, повязанный долгом, не может жить рядом с собой, у нас, людей Братства, существует такое обыкновение: отречься от имени, внешности, положения, связей — иначе говоря, начать с самого начала. И вернуться к себе, лишь когда путь в самом деле исполнен. Обещай мне сделать так!
— Обещаю. Только и ты возьми с меня слово. Тогда, когда для меня всё придет к концу, я уйду так точно, как ты. Приложу все силы к этому.
— Я беру с тебя это слово. Только живи.
Темнота. Тишина. Легкое, сухое тепло и зеленовато-золотой светляк ночника.
— Что с тобой сделают?
— Ты же читала формулу… этого документа. Или голову отрубят, или найдут — для вящей чести — поединщика, который так же несовместим с этим светом, как и я. Первое легче, второе веселей.
Вот уж он с его чернейшим юмором был, и точно, во всякий миг равен самому себе. Куда больше, чем она. Танеида усмехнулась этому — и вдруг его губы вобрали ее усмешку с такой сокрушающей жадностью и страстью, какой сроду не испытывали оба.
Когда под утро его увели, она уже знала, что будет делать. Мысли были холодные, четкие, какие-то замкнутые в мозгу и отстраненные от эмоций, будто снова наглоталась зомбийного напитка из его фляжки.
Уходить было необходимо почти сразу. Однако сбросить бумагу со своей резолюцией на легенов непристойно, да и просто никак нельзя. Нужно дождаться конца, иначе всё время будет тебя это точить. Вдруг ты ушла от живого. А исполнение вершится быстро, двадцати четырех часов и то не отсчитывают. После этого всем десятерым членам Совета будет дан примерно час бездействия, чтобы прийти в себя. А там легены накроют ее таким колпаком, что и платок к носу приложить нельзя будет без свидетелей — чтобы рук на себя не наложила, прости Господи.
Ее старую одежду успели выстирать и погладить; лежала рядом с ковровой переметной сумой, которую сняли с Бахра, а в суме был запас вяленой баранины и галет, кожаный бурдюк для воды и шарф из тонкого светло-желтого льна. Она переложила все это в бумажный пакет с ручками, прикрыла сумкой, Подумала — и засунула туда еще и давний подарок Денгиля, который повсюду с ней ездил: в овальном двустворчатом футляре на молнии были три книжки размером в детскую ладонь, одна толстая, две других потоньше: плотная бумага наподобие папиросной, мелкий шрифт. А на приговоре бумага жесткая, глянцевая, парадная, буквы вырисованы черной китайской тушью:
«Даниль Ладо, прозвищем Денгиль… оборотить его
Свернула в трубку — так и подала легенам, которые ждали ее, кружа по залу заседаний. Керг и Маллор поклонились ей и всем прочим и тотчас же вышли.
— Уходи и ты, — почти шепотом сказала Диамис. — Ты сделала это верно, до того верно и правильно, что нам всем невмоготу тебя видеть.
Танеида спокойно ответила:
— Уйду. Но не раньше, чем вернутся эти двое.
И опустилась на свое сиденье. Рассуждать здесь о предопределении было невместно.
Вернулись те через час или около того. Маллор нес Тергату в ножнах, чуть отставив от себя левую руку. Никто не глядел ей в лицо. И не смотрел вослед, когда она вышла.
А Танеида почти бежала к себе по коридорам. Сбросила на пол рясу и рубаху. Переоделась в мужское, накинула на плечи полушубок. Пакет поддела двумя пальцами, чтобы другие не угадали его тяжести. На лифте поднялась в верхний сектор, где были полускрытые скальными карнизами ангары и площадки для взлета.
В свое время Денгиль не совсем шутил, упоминая истребители класса корабль-корабль, взлетающие в открытом море с авианосца-матки. Подобные им небольшие аэропланы, которым хватало для взлета и посадки незначительного ровного пространства в горах, использовались для легенских надобностей: летали над горами с их воздушными ямами так же хорошо, как на бреющем, и оттого были безопаснее любого новейшего винтокрыла.
Пилоты в диспетчерской смотрели на нее, будто не вполне узнавая. Танеида открыла перстень. «Я беру тебя», — показала подбородком пилоту, который не однажды летал с ней. Села в кабину рядом с ним.
— Горючее?
— Полный бак.
— Хорошо. Идешь к западу над облаками. Сядешь в предгорьях на площадке, что ближе всего к границе с пустыней.
— Там нет обслуги и механиков.
Ну конечно — боятся «черных всадников» и, похоже, теперь и людей Денгиля. Бывших.
— Значит, обойдешься без дозаправки. Сядешь в горах на обратном пути.
Когда он посадил машину и Танеида уже открыла дверь, чтобы выпрыгнуть наружу, она, повинуясь неосознанному порыву, стряхнула магистерский перстень с пальца:
— Прими. Отвезешь домой и подаришь Тергате. Пусть наденут ей на рукоять.
— Что?
Но она уже уходила по холмам к дальней равнине, а догонять ее летчик не посмел.
Далеко к горизонту простиралась ничейная земля, истощенная стычками минувшей войны, поросшая пыльной травою и корявым кустарником. Бесприютная земля, где нет поселений. Земля, чтобы затеряться. Земля, чтобы забыть свое имя.
Бурдюк она наполнила из ключа, обложенного камнями. Ковровый мешок, стянутый у горловины, перекинула через плечо. Шла весь световой день. Почва становилась все суше, глинистей, изламывалась трещинами. Изредка скользила между камней ящерка да из-под кустов, придавленных к земле жарой, раздавалось гневное шипение — вот и вся жизнь, которая ей попадалась. В сумерках она свернулась в клубок прямо на земле, подобрав ноги под мех, благо ночь не была так убийственно холодна, как обычно в осенней пустыне. Недвижные звезды смотрели ей в душу, одна была Денгилева. Некая прозрачная тень скользнула кверху, поколебав их свечение, когда она произнесла про себя это слово, и растворилась во тьме.