Девятое имя Кардинены

Мудрая Татьяна

— Вот славно! — девочка села в постели. — Я бы нипочем не побоялась.

— Застудиться вусмерть тебе тоже, видать, не страховито! — рассердилась бабо Цехийя. — А ну залазь под одеяло и спи: пускай твоя сказка к тебе сама придет.

И уже засыпая, бормочет Хрейя:

— Мама-то, уж верно, не забоялась.

Бусина двадцать четвертая. Янтарь

Размышление о войне

Война — черный провал во всех временах и гибель всякого времени. Та-Эль идет на нее с магистерским силтом на правой руке — знаком вечного союза ее с Горной Страной. С вороненой эроской кархой на

поясе, подарком Таир-шаха; в нагруднике из стали, изобретенной Кареном, повелителем всех оружейников, сидит она в седле Бахра, буйного и своенравного, как море. А Тэйни гарцует бок о бок с мужем на Бархате, и нет у нее ничего ни для защиты, ни для нападения: умение уклоняться от выпадов и парировать рубящие удары нужно ей лишь для ритуальных танцев, а кольцо с играющим камнем — для того, чтобы быть без страха. Как воюют они? Зачем описывать! Война всегда одинаково гнусна и позорна, как ее ни назови: справедливой или неправедной, освободительной или захватнической, — и губит души человеческие. Разве меняется что-либо в этом деле от того, что Кардинена сеет смерть, а плод усилий Тэйни — исцеление ран и врачевание скорбей? Война — прирастание зла. Она имеет одну только хорошую сторону: через тридцать, через сто ли лет, но она всегда кончается.

… Яростное багряное вино битвы истекало, точно из надтреснутой чаши, до той поры, пока на дне не осталась одна муть, дурной осадок.

Подонки войны…

Бусина двадцать пятая. Альмандин

Как объяснить, что война окончательно примирила две страны — Степную и Горную, Эро и Лэн; двух братьев — Стагира и Денгиля? Что грядущий мир сделал их беспечными? Что, наконец, они, решив устроить охоту с загонщиками на манер то ли монголов, то ли лесных эркени, уговорили пойти с собою ину Та-Эль, которая никогда не любила убивать беззащитных? Нет проку в такой риторике, когда бытие уже совершено и расчислено. Кисмет. Судьба. Рок.

— Всё, кончилась погода! — весело крикнул Денгиль, подставив ладонь небу. Оттуда нисходил резкий, плотный ветер, вздымая пыль на дороге, сор прошлогодней листвы на конных тропах. Из набрюхших туч падали тяжелые капли.

— Куда теперь, брат? — У Стагира через седло была перекинута туша горного барана: его доля при игре-дележе если не «по стрелам», как в древние годы джахилийи, доисламского неведения, то «по пулям»: чьи нашли в сердце или мозгу, того и дичина.

— Я тут неподалеку одно потаенное место знаю, недалеко от тропы через Сентегир. Для меня верные люди сделали. Поехали, освежуем твою добычу, да и ина Та-Эль угостится печеным окороком. Мне сегодня не повезло — и сам не сыт, и жену накормить нечем.

Та-эль усмехнулась. Шуточки по поводу их супружества отпускались нередко, хотя уж чтобы сам Денгиль начинал… «Хозяин наш свои права на хозяйку раз в год предъявляет, зато любовь самая пламенная!» — говаривал один стратен другому. — «Как так?» — «Да вот прошлым октябрем крепостца Арсет дотла сгорела. Жители еле успели что поценнее в узлы связать и уволочь. А полтонны маковых засохших соплей — тю-тю. В дым ушли». И верно: банды одновременно с налетами практиковали торговлю дурманом через опорные пункты. Приходилось и полицейскую работу делать заодно со своей привычной.

В Эдине давно успокоилось. Однако те из выкормышей Марэма Гальдена, что не поспели окунуться в море, наводнили собою Лэнские горы и пока еще оттуда не повывелись. Вспоминалась прежняя война с Эйтельредом: и тогда убить медведя оказалось легче, чем передавить ос по одной. Но с этим худо-бедно справлялись.

А вот смех над обоими боевыми супругами продолжался. В их с Волком брачном союзе — перед

Богом, но не перед людьми — было что-то заведомо ущербное, ложное, подорванное с той единственной ночи у самого корня.

Денгиль тем временем объяснял:

— Таких пещерных убежищ по всему Лэну несметно: древние капища Оддисены, еще пантеистической, замаскированные выходы в Дом — Домов тогда было с десяток, наверное, по числу сект, хотя теперешний всегда почитался особо. Жилища отшельников. И каждая такая нора сделана со своей хитростью. Да вот она, моя, чуть впереди!

Вход в пещеру, невидимый снизу, с тропы, закрывали кусты. Скальный карниз перед ним усыпан круглой галькой: разровняй за собою — и не видно, въехал ты один или вас целая сотня. Потому что дальше открывался целый зал, с нависшим сводом, но достаточно обширный, чтобы и отряду войти, и завести лошадей. И очаг здесь был: закоптелые булыжники вокруг площадки, покрытые слоем копоти и давно уснувшей золы. Дым от огня исчезал в трещинах между глыб, казавшихся естественными, рассеивался по пути и если показывался робкой струйкой, то далеко от убежища.

Все зашли в пещеру, переговариваясь чуть возбужденно. И сразу хлынул обвальный весенний ливень, смывая все звуки. Полыхнуло во всю ширь — и сразу же загремело так, что небо, кажется, разорвалось в клочья. И еще раз — почти так же близко.

— Это Сентегир сюда грозу наводит, — чуть испуганно сказал один из Денгилевых младших доманов. Как бишь его — да, Микаэль, сообразила Кардинена. — Самое бесовское логово.

— Бьет в рудные залежи, — прозаически объяснил Стагир. — Ничего, у нас в Сухой Степи бывает пострашнее, и то шайтана сюда не приплетаем.

— У вас, шейх-ини, прямо в воду ударяет, а может, в тех, кто летом в речке плещется, — сострил кто-то в темноте и тесноте невидимый. — Вот родичи ваши, песчаные каханы, и бегают потому неумытые.

Стагировы мусульмане, которые по своей вере совершали омовения истовее, чем лэнские выученики бродячих шейхов, — а о чистокровных христианах и не говори — принимали такие подкусы добродушно, тем более сейчас, когда и костер уже запалили, и дичь разделали и стали жарить на поду.

Та-Эль сидела у огня в дальнем от входа углу (самое почетное место), благодушествовала. Наружи перестало громыхать, ровный шум дождя смывал все сторонние звуки, отгораживая от мира пещеру, наполненную до краев соблазнительными запахами. Ей и обоим братьям уделили лучшие куски, обтряхнув налипшую золу и вздев на деревянную спицу.

— Э, ина, а вы остереглись бы есть, — влез со своими побасками неугомонный Микаэль.

— Что такое?

— Баран-то был мужчина, судя по рогам, и убит в самый разгар брачного сезона. Стагир у нашего высокого домана по-братски лицензию на неурочный отстрел выправил.

Это была напрасная трепотня, такое мясо было бы слишком грубым для еды. Но она поняла сразу все смыслы, что таились в намеке, покраснела, опустив к ногам шампур с надкусанным ломтем.

Денгиль, который сидел в отдалении от нее, недобро покосился на своего наглеца, шагнул к Та-Эль:

— Тут жарко, ина, и слишком много пустого гвалта. Пойдемте, я вам покажу, где можно отдохнуть.

Длинную щель от пола до сводов (только боком и протиснешься) она заметила еще раньше. За нею на полу валялся пестрый домотканый половик, вырубленное в стене ложе было покрыто шкурами. Денгиль нашарил свечу, запалил.

— Забирайтесь внутрь и отдыхайте, здесь такой поворот стенок, что и голоса человеческие не очень доносятся. А я пойду к нашим охотникам.

— Не ходи, — Стагир вошел следом, загородив весь проход. Черный, широкоплечий, в полутьме он казался солидней, старше своего брата, гибкого, точно ящерица.