Девятое имя Кардинены
Шрифт:
И в самом деле, жена не может разродиться вторые сутки. «Я спасу обоих, и мать, и дитя, — говорит женщина ледяным, бесплотным своим голосом, — но ты жди. Мне придется отпустить тебя, потому что моей силы не хватит на троих». Жена разрешается от бремени мальчиком, сыном. Женщина выносит его на руках — показать Марту.
— Говори второе желание, — требует она.
— Позволь мне на прощание коснуться колокола.
Она усмехается:
— Хочешь доказать себе и другим, что ты чист? Полно. Эти другие — их стоило бы убить уже за то, что они прикрылись тобой, но к чему множить беды
…Когда стрелы уже нацелены в его сердце, Март касается холодного чугуна, выбитого на нем имени: Люция-Хрейа. И слышит ответный гул: гром колокола, подобный шуму лесного пожара и завесы, разодранной в небе. Он здесь сам — этот колокол: купол, диковинный корабль, стрела летящая, нацеленная в него и с ним воедино — в зенит.
…Мальчик просыпается в темной комнате. То был я, или он, или — оба? Мать наклоняется к нему: они спят, как всегда, на одном ковре, так что смешиваются волосы — мысли — сны.
— Ты кричал во сне. Плохой, страшный сон привиделся?
— Плохой — нет. Страшный — не знаю. Откуда у меня это имя?
— Твой приемный отец дал… Нет, лучше сам скажи: какое имя?
— Голоса, что открывает путь в пустыне. Цветка, который распустился до поры. Имя судьбы. Имя предопределения. Имя могущества. Имя гибели в расцвете славы.
— Спи! Зачем ты заботишься о том, что неизбежно?
Бусина тридцатая. Альмандин
На обочине серпантина — асфальтовой дороги, петляющей в горах — стоят двое: моложавый, несмотря на самодовлеющую лысину, мужчина в сером, с иголочки, костюме от французского мастера высокой моды и женщина в тонком белом хиджабе, свитере с кушаком и широких брюках для верховой езды, заправленных в полусапожки.
— Задерживаются, — говорит она.
— Пограничники докладывают, что пропустили их в десять утра, и их сразу же должны были перенять мои гвардейцы.
— У твоего домана есть с тобой связь?
— Когда сам захочет. А была бы, я б не с тобой сейчас говорил, — мужчина невозмутимо повел плечом.
— Ты бы по интернету попробовал. Или по мобильнику.
— В горах ни то, ни другое как-то не приживается. Не такие высокие, как сетевые башни. что ли.
— Угм. И это при полной компьютеризации всей страны.
— Уж и не говори. Их, здешних, ни на привязи, ни на связи не удержишь. Впрочем, горы спокойны, дороги укатаны, оба они наездники от Бога — чего тебе еще надо?
— Может быть, соскучилась, — улыбается женщина.
— Надолго сын уезжал из города и от тебя?
— Как всегда. Летние вакации.
— Так в чем же дело, если как всегда?
— Сюда-то, к отцу, он в первый раз едет.
Мужчина вгляделся из-под руки в горизонт, вздыбленный горами.
— Да вот они, пари держу. Только без моего войска, разумеется. Старый конокрад как пить дать обвел их вокруг пальца еще в самом начале.
— Язва ты был, Карен, язва и остался — моего законного не по чести обзывать! Ладно, прощаю на радостях.
Кардинена выходит на середину
Мальчик и в самом деле сидит на коне как его родной отец, — думал в это время Карен, — небрежно и в то же время цепко. Хотя и мать тоже наездница хоть куда. От отца у него певучие движения, от матери — крылатый голос. Но внешне он не похож ни на кого, кроме самого себя. Даже знаменитые глаза Денгиля, похожие на фосфоресцирующий металл, у его сына чуть отдают в голубизну. Истаивающая, почти женская нежность черт — скорее от его тетки Дзерен. Однако союзные брови, двумя сомкнутыми полукружьями рассекающие лицо, нос с горбинкой, властная складка губ и подбородка выдают характер, причем незаурядный.
Карди в это время говорила, держа обоих жеребцов под уздцы:
— С приездом, Абдалла, супруг мой! Что-то вы припозднились. Час уже вас ждем на большой дороге.
— Невесту присматривали этому батуру, — Абдо слез с коня наземь, обтряхнулся, подтянул пояс, пригладил волосы под темной тафьей — орел!
— И ты здравствуй, матушка. Добрый день, Карен-ини, — мальчик еще раньше скользнул с седла: неудобно возвышаться над старшими.
Поцеловал ей руку, Карену поклонился — степному вежеству его обучили основательно.
— У вас все благополучно? — торопливо спрашивала Карди-кахана. — А стратены где — обогнали их, перейдя на более длинный путь? Бывает и такое с моим дорогим мужем. Ладно, привязывайте коней рядом с нашими, никто их здесь не тронет. И пойдемте пешком, это рядом.
Склон горы заглубился огромной чашей. Но краям и в центре ее кто-то сгрудил угловатые базальтовые глыбы. В каждую вделаны бронзовые пластинки: узор, высеченный таликом джали, почерком, созданным для рельефа и гравировки, стройная готика. Меж двух особо громоздких камней выбивались под ноги людей тонкие говорливые струи, вились, сплетались в ручей, который ниспадал в ущелье крошечным гулким водопадом.
— Здесь не только земля просела на месте каверны, но еще и оползень был. Собственно, люди Рони Ди и Могора под него и попали, а твой отец, Стейн, Микаэль и все прочие остались внутри. Имена помянуты все, без различия. Не мы, Бог рассудит, — тихо объяснила Карди. — Подвижка слоев открыла родник. Вода в нем железистая, оттого и бурые подтеки на камне. Карен, ты цветы наши куда поставил?
Нагнувшись, достала из жестяной банки с водой, подала мальчику букет из шести темно-лиловых, почти черных ирисов.
— Развяжи и брось в воду, в самую быстрину.
Постояли: мужчины — со склоненными головами, женщина в покрывале, натянутом на лицо вплоть до самых глаз.
— Ну вот, — вздохнула она. Теперь едем ко мне в мою новую резиденцию. Это еще часов шесть верхами, но вы ведь гор не боитесь, батуры?
В передней Абдо пощупал зеленый бархат обивки и ковра, поковырялся тупым пальцем в чугунном литье решеток и скамеек. В кобальтово-золотой столовой поцокал языком на шелковые настенные гобелены, качнул один из боковых полустоликов — крепко ли стоит на единственной ноге. Остался удовлетворен. Добрался до спальни-гардеробной и взгромоздился на вишневое покрывало спального одра.