Дежитесь ближе к жизни!

Шаповал Николай Иванович

муж показал столицу.

Навернулись слёзы,

мне больно и тоскливо,

за судьбу обидно,

салют в двадцать один 00

прогремел красиво.

Любил мой, родной,

на торжества, на праздники

мне дарить цветы

и в тяжкую для него годину

не прошло всё мимо,

достал три гвоздики,

поцеловал мне руку

и подарил цветы.

"Поздравляю!

С днём Победы

и весны!

Медсестре дал деньги -

медсестра купила

твои любимые цветы".

"Спасибо, мой родной!" -

обняла, поцеловала.

Больным с лучевой болезнью

делали пересадку костного мозга,

из дома вызывали

родственников больных,

брали у них костный мозг -

больным вводили.

К Василию приезжала

сестра из Ленинграда,

два часа на операционном столе

с братом рядышком лежала.

Прости нас боже,

я на всё согласна, может ему

родному, ненаглядному,

что нибудь в конце концов поможет.

После операции Гейла -

мужу становилось хуже-хуже.

Надежды никакой -

напрасно бога я просила.

Теперь Василий и все с лучевой

лежали в барокамерах

из прозрачной плёнки,

там такие приспособления,

чтобы не заходить,

можно было вводить уколы,

катэтор ставить

и передавать таблетки.

Несмотря на приём таблеток

роста и обновления клеток,

Василию вскоре стало так плохо,

что я не могла от него

не только куда-нибудь уйти,

но даже отойти.

Муж постоянно звал:

"Люся! Люсенька! Где ты?"

"Я здесь, родной!

Я здесь, мой дорогой!"

Обслуживала его сама,

других больных

обслуживали солдаты.

Каждый день слышу: "Умер! Умер!"

Умер Тищура, умер Кибенок.

Сегодня - Правик умер.

Как молотком по темечку,

слова грустные, скупые

нагоняли - печаль, тоску.

У Василия на ногах

начала трескаться кожа,

а потом и на руках,

всё тело покрылось волдырями,

потемнело, почернело,

как будто в синяках.

Ворочал головой -

на подушке клок волос.

"Что делать?" -

врачу задала вопрос.

Постригли всех,

постригла и я, родного,

слезами обливаясь,

как будто совершала грех.

Больных угостили

мандаринами, апельсинами.

Муж: "Возьми", -

тихонько между нами.

"Нельзя!
–

медсестра

остановила строго, -

Полежал возле больного -

его не то, что есть опасно,

к нему прикасаться страшно".

Больным кололи наркотики -

дабы больные больше спали,

легче переносили -

свои страдания и муки.

Не первый и не последний раз -

постоянно, меня с палаты гнали,

просили, унижали.

Но я снова и снова -

шла к нему...

своему любимому,

своему ненаглядному.

Настойчивость мою -

все осознали с болью

и к мужу снова и снова -

пропускали ночью.

Гуськова вторично

вызвала меня за сутки

прочитать нотацию

для поддержки и убеждения:

"Вы должны не забывать -

перед вами уже не муж,

а радиоактивный объект

с высокой плотностью заражения.

Вы же не самоубийца -

возьмите себя в руки".

Но я, вопреки упрёкам и запретам

снова и снова

сидела у постели мужа -

на двоих разделяя муки.

Поднимаю родного, а на руках моих

его клоками кожа.

К мужу, моей кровинке -

боялись прикасаться все.

Медсёстры прекрасно знали,

я рядом, я в бытовке,

если надо - меня быстро звали.

Больные с лучевой находились

под наблюдением учёных.

Учёные проводили осмотры,

фотографировали обречённых.

Говорили любопытным исподтишка:

"Знаний требует наука".

После аварии на АЭС -

двенадцать дней прошло,

а родному, ненаглядному -

столько горя намело.

Поднимаю мужа -

кость внутри шатается,

тело от кости отошло.

От нуклидов высох весь -

стал лёгок, как дитя,

а был рослый, был мастер спорта -

Олимпиада была его мечта.

Не мог мой родной больше -

ни говорить, ни рукой пошевелить.

Неподвижно смотрел в потолок,

как на больной мозоль с оскоминой.

Редко мигал веками без ресниц -

выпали у бедняжки за день трухой

из омертвевших клеток.

Празднуя скорую победу смерти -

в душе бесились черти.

В глазах ещё горел огонь протеста

и нежелание подчиниться смерти.

Я в истерике: "Он умирает!"