Дежурный по континенту

Горяйнов Олег Анатольевич

Погоди, какая там ещё Хорошёвка!.. Он помотал башкой. Не повезут его на Хорошёвку. Если бы Ноговицину было нужно, чтобы его повезли на Хорошёвку, он бы его во Франкфурте не отпустил на все четыре стороны. А он отпустил. Прошептав на прощание имя своего врага заклятого. А ведь найти ему этого вражину, этого Когана Самуила Абрамовича – глядишь, можно будет легализоваться и забыть о своих страхах до конца жизни, а?

Вот ведь зараза, подумал Бурлак, весь вспотев от облегчения. Стоит раз в жизни не выпить, когда как раз выпить-то и хочется, сколько умных мыслей, ядрёна мать, зараз башку твою посетит!.. Вот ведь как нелепо устроена человеческая природа!..

Он помахал рукой, и немедленно к нему прилетела стюардесса в передничке.

У стюардессы был такой блядский вид, что, казалось, перебрось её через подлокотник кресла и трахни до хрипа и стона – тебе не только ни одна сволочь не скажет слова неправильного, но, напротив, вся «Люфтганза» будет тебя до самой смерти возить бесплатно в любую точку мирового сообщества, да ещё этим гордиться. Бурлак стюардессу трахать не стал – заказал ей крепкий кофе и тройной коньяк.

Никто не ждал его в аэропорту Сан-Хосе. Не имевший багажа Бурлак беспрепятственно миновал паспортный контроль и выполз в роскошный белый город, полный соблазнов и космополитического сброда, слетающегося в этот романтический мегаполис как стая чёрных мух на кучу красивого говна.

Владимир Николаевич не пожалел сотни долларов для того, чтобы провериться на предмет хвоста. Сменив несколько такси, он в конце концов добрался до тихой улочки Астинио, где давно уже присмотрел для оперативных нужд недорогой, но обставленный с крикливой роскошью отельчик «Ла Крус», снял там номер с кондиционером, принял душ, рухнул на широкую кровать и заснул, наконец, настоящим человеческим сном.

Спал он долго, в общей сложности, почти сутки. Просыпался, зажигал в запахнутом шторами полумраке разноцветный глаз телевизора и снова задрёмывал, а телевизор, пролопотав нечто невразумительное, сам собою выключался. Что ни говори, а в его возрасте мотаться взад-вперед над Атлантикой, принимая на грудь лошадиные дозы разнокалиберной хани, да ещё поминутно нервничая то от предчувствия беды, то от невероятной неожиданной удачи – дело нешуточное.

Наконец он проснулся, встал с постели, распахнул шторы – был ослепительный день, свобода – потянулся, оделся в мятую рубашку и отправился пройтись-прогуляться.

Сан-Хосе Бурлак знал плохо. Да он и не собирался здесь задерживаться надолго. Что хорошего в латиноамериканских городах! Смог, вонь, нищета, снова смог, перенаселённость… Здесь города – это помойки, куда выбрасывается лишнее население. Свои столицы эти придурки строят на какой-то немыслимой высоте – два-три километра, да ещё чтобы обязательно была котловина… Вот и нечем дышать в ихних городах белому человеку. Если уж жить на этом континенте – то жить на берегу океана, под шёпот прибоя, на какой-нибудь горе, чтобы пахло жасмином и водорослями, в белом домике, чтобы была терраса с видом на безбрежный простор и утром к бассейну со стаканом апельсинового сока выходила заспанная брюнетка, стройная как пальма…

Эх!..

Осталось только выбрать, что приятнее: встречать рассвет над океаном со стаканом апельсинового сока или любоваться закатом, сидя на той террасе с бокалом доброго кьянти. Ежели рассвет – то надо устраиваться на атлантическом побережье, а если закат – то на тихоокеанском. Слава богу, здесь между побережьями всего и расстояния-то – сотни километров не наберётся. Так что оно и не очень принципиально, по правде говоря.

Поеду на тихоокеанское, решил Бурлак.

Сегодня же и рвану. А в Маньяну – зарабатывать серьёзные деньги на тех листочках, что, покидая резидентуру, не забыл захватить с собой, – вернусь через пару месяцев, когда кончится то, что добыл из сейфа, покидая кабинет. Пускай там все устаканится. Надо ещё подумать, как всё это провернуть. Посидеть на бережку океана, в одиночестве, в тишине и подумать.

Владимир Николаевич потихоньку продвигался по заполненным народом улицам в сторону центра города. Толпа вокруг него становилась все гуще и как-то беззаботнее. Мелькнула гигантская реклама

поединков без правил (якобы!), причём дрались не нормальные люди, а какие-то гонконгские уродцы-карлики со сморщенными физиономиями злобных кукол. В пешеходном проулке, мощёном розовым гранитом, от стены до стены заставленном белыми столами и стульями, Бурлак увидел пузатого бородача с сытыми глазами жулика, который под дребезжащую гитару на чистом русском языке выводил «Таганку». Бурлак присел за столик, заказал прохладительного и послушал песню. Добродушный народ живет в Коста-Рике, подумал он, морщась от петушиных рулад потного менестреля. Даже у нас бы за такое пение побили. Петь здесь, где все только и делают с самого рождения, что поют и танцуют, есть уже полная борзость. Надеюсь, он хотя бы за футболиста себя не выдаёт…

Он допил лимонад и отправился дальше, и вдруг на какой-то белой лестнице, ведущей к собору, похожему, вместе с лестницей, на парижский Сакре-Кёр, углядел большую толпу разухабисто одетых женщин, размахивающих разноцветными плакатами. Он протиснулся сквозь толпу поближе к ступенькам. Ближайшая к нему демонстрантка, одетая в короткую кожаную юбку, кожаный же лифчик и прозрачную назастёгнутую блузку, держала над кучерявой башкой транспарант с надписью «Мы тоже граждане своей страны и хотим платить налоги». Бурлак ни хрена не понял.

– Что здесь происходит? – спросил он у какого-то щетинистого штатского, что стоял по соседству и жевал.

– У нас тут всемирный конгресс проституток, – с гордостью ответил тот, не прекратив жевать ни на секунду.

Чего не бывает в этих субтропиках, подумал Бурлак. У нас в Маньяне до такого б. ства покамест дело не дошло. У нас – тишь да гладь в этом плане. Разве на Канделарии… да и там они преимущественно работают, а не митингуют.

Он продвинулся ещё ближе, и тут сзади кого-то придавили, а у кого-то вытащили кошелёк, в результате чего в толпе началось неорганизованное движение, завертелись-закрутились турбулентные вихри вокруг невидимых центров притяжения, Бурлака потащило куда-то вместе с потным человеческим конгломератом, затем потащило в другую сторону, развернуло, сжало с обоих боков так, что он едва не задохнулся, и вдруг швырнуло к ступенькам белой лестницы и очумелой мордой притиснуло прямо к кожаным титькам той бабы, которая поразила его верноподданническим своим плакатом.

Делегат всемирного конгресса нисколько не обиделась, наоборот, ласково потрепала полковника по щеке.

– За один такой подход я беру десять долларов, – сказала она. – На остальные услуги цена договорная. Но сегодня бесплатно. Всё бесплатно. Сегодня у нас праздник. Хочешь меня, красавчик?

– Хочу, – сказал Бурлак, не успев ни о чём подумать.

– А хочешь, так и пойдём, – сказала женщина.

Она свернула свой плакат и отдала соседке. Демонстрация мирно закончилась. Проститутки убрали транспаранты и приготовились то ли раздавать автографы, то ли радовать простой народ своим проститутским праздником. Внезапная подружка Бурлака была ядрёной девкой зажигательного южного вида, с тонкой талией, широкими бёдрами и иссиня-чёрной гривой, а годами слегка за тридцать. Бурлаку, которого так и распирало ощущение свободы, и вправду захотелось попробовать комиссарского мяса. Владимир Николаевич впервые за долгие-предолгие годы находился не на службе и плевать хотел на всякую осторожность.

– Тебя как зовут? – спросил он, когда они выбрались из толпы.

– Энкантадора, – ответила женщина. – Ты с севера, красавчик?

– А пойдём, я угощу тебя обедом, – предложил Бурлак. – Это не в качестве платы за… а просто так. Ты мне устраиваешь праздник, а я – тебе. А потом поедем ко мне, да?..

В ответ она прощебетала что-то нежное и взяла его за руку.

Бурлак почувствовал, что ему опять двадцать лет.

– Ты местная? – спросил он.

– Да.

– Я первый день в городе. Ничего не знаю.