Дежурный по континенту
Шрифт:
Акока зевнул, принял из рук официанта горячий кофе, закурил первую за день сигарету, посмотрел на часы и ногой толкнул стул в сторону официанта.
– Кто-нибудь звонил? – спросил он.
– Никто.
– Как прошла ночь?
– Одному парню свернули челюсть. Больше ничего серьёзного.
– Какие ещё новости? – Акока опять зевнул.
Официант пожал плечами.
Скучища здесь, подумал Акока. Долбанная скучища. Еще пару лет придется поскучать. А потом все-таки переберусь в столицу, и пошли к такой-то матери все, кто мне в этом воспрепятствует…
Он отхлебнул
Первый из вошедших натурально оказался спортсменом: он с порога прыгнул через стол прямо на Акоку и повалил его вместе со стулом, который под весом двоих, хоть и не сильно тяжёлых, но и не самых маленьких в этой стране мужчин рассыпался в прах. Второй зажал широкой ладонью рот официанту и встал у стены. Третий зашёл не спеша и встал посреди комнаты, наблюдая разгром.
– Орать будешь? – спросил второй у белого как хороший кокаин официанта.
Тот помотал башкой. Громила убрал руку. Спортсмен тем временем надевал на Акоку наручники.
Едва Акоку привели в вертикальное положение, как с него спали джинсы, лопнувшие в поясе во время борьбы. Спортсмен захихикал. Под глазом бедного Эриберто набухал здоровенный фингал.
– Шифр сейфа? – спросил третий, который, надо полагать, был в этой троице начальником.
– Я на память не помню… - ответил Акока неуверенно.
Тут спортсмен, державший его за цепочку от наручников, быстрым движением стащил с него трусы.
– 130972, - быстро сказал Акока.
– Неглупый парень, - усмехнулся начальник и направился к сейфу. – Думал, будешь пугать нас страшным доном Фелипе. А мы – икать и обсираться от страха. А ты быстро сориентировался в ситуации.
Он открыл сейф и вынул оттуда всё содержимое: бумаги и какую-то мелочь, тысяч пятнадцать долларов и полтора килограмма разнокалиберных песо.
– Дома что-нибудь держишь?
– Ничего не держу, - поспешил ответить Акока. – Здесь место вполне безопасное. Было.
– А где держишь?
– В голове.
– Значит, надо твою голову сохранить в безопасности. Наденьте-ка ему на башку мешок!
Потом ослепшего и оглохшего Акоку взяли под мышки и куда-то потащили. Одеть его обратно в штаны никто из налётчиков не потрудился. Его провели через двор и засунули в машину, в какой-то микроавтобус, судя по жёсткому сиденью, на которое с размаху усадили голым задом и болтавшимся без присмотра хозяйством. Двери лязгнули, мотор завёлся, и они поехали. Акока молчал, покорившись судьбе. Молчали и его конвоиры по бокам. Рёбра и глаз зверски болели после акробатического номера со стулом, но на такие пустяки лучше было не обращать внимания. Что-то ему подсказывало, что в недалёком будущем его дожидалась развлекуха похлеще.
Кто же, однако, такой смелый, что отважился поднять руку на… да фактически, на Фелипе Ольварру!.. Ерунда, нет таких смелых. Правительство? Чушь, правительство прилетело бы сюда на эскадрилье вертолётов. Федеральные агенты? Это возможно. Но не страшно. Хефе вытащит, в случае чего. Ещё, говорят, у него какие-то непонятки с Ригоберто Бермудесом. Но Бермудес сюда не сунется. Здесь не его территория.
Спустя
В конце концов, они приехали куда хотели. Акоку вывели из чрева транспортного средства, провели в какое-то помещение и, как он и предполагал, привязали к стулу. Значит, действительно, мы у хефе. Ну, старый хрен, за подбитый глаз и рёбра я тебе предъявлю такой отдельный счёт…
Минут через двадцать мешок с его башки сняли, и он-таки да, увидел своего хефе с лицом, похожим на 155-милиметровую гаубицу AS90. За спиной дона Фелипе стоял бригадир sicarios Касильдо и с любопытством разглядывал полуголого Акоку.
– Сними с него часы! – приказал Ольварра.
Касильдо выполнил приказание. Ольварра не стал брать их в руки, посмотрел брезгливо и перевёл взгляд на пленника.
– Знатные часы, - сказал Ольварра.
– Что же ты продал меня, подлец, за тридцать серебряников?
Акока заморгал. Правым глазом моргать было ещё ничего, а левым – очень больно.
– Я доверял тебе как самому себе, - продолжал Ольварра. – Я не жалел для тебя ничего. А ты…
– Но я же не…
– Откуда у тебя эти часы?
– Купил в магазине.
– И по какому же адресу находится в Гуадалахаре магазин, в котором продаются такие часы?
– Не помню.
– Память отказала? Ну, это мы поправим. Знаешь, что я сделаю? Я вот что сделаю. Я, пожалуй, вспомню свое крестьянское детство. К старости мужчины становятся сентиментальными. Но ты этого не узнаешь. Тебе до старости дожить не суждено, подлая тварь. Я тебя лично – слышишь, лично!
– опалю с ног до головы паяльной лампой, как чумную свинью, пока вся твоя поганая шкура не превратится в сплошную чёрно-синюю корку, рассыпающуюся в прах и пепел при малейшем прикосновении. Если огонёк в паяльной лампе сделать совсем слабым, болевой шок, сынок, тебя не отправит на тот свет раньше, чем я доведу кремацию до конца. В мозгах твоих будет такая ясность, что ты сможешь спеть гимн «Мы – ацтеки!» задом наперёд. Если, конечно, я тебя об этом хорошо попрошу. А ты знаешь, как я умею просить.
– За что, хефе? – жалобно спросил Акока.
– Перед тем, как всё той же лампой выжечь тебе твои лживые глаза, сынок, я попрошу ребят принести нам с тобой большое зеркало, и они, я уверен, мне в таком пустяке не откажут. Ты должен увидеть, на что станешь похож, отправляясь на небеса, чтобы, представ перед Господом и святой Девой Марией, не выпендривался, не строил из себя невесть какого героя и красавца, а знал свое место – выгребная хлорная яма, гнусная вонючая клоака, исполненная червей и миазмов!..