Дезире
Шрифт:
— От Альбита ты, конечно, сразу побежала в тюрьму и совсем забыла обо мне. Но я не сержусь на тебя.
— Но где ты была до сих пор? — спросила мама. — Мы посылали Мари в Дом Коммуны, но там было заперто, и портье сказал, что там нет никого, кроме секретаря Альбита. Полчаса назад Мари вернулась. Боже мой! Эжени, ты шла через весь город одна? Так поздно! Как подумаю, что с тобой могло случиться!..
Мама позвонила в серебряный колокольчик, который всегда стоял рядом с ее прибором.
— Несите ужин для девочки, Мари!
— Но я пришла не одна.
Мари поставила передо мной тарелку, но я не успела еще поднести ко рту первую ложку, как Сюзан воскликнула:
— Секретарь?.. Этот цербер, который торчал у двери и выкрикивал имена?
— Нет. Это был пристав. Секретарь Альбита очень приятный молодой человек, который лично знаком сРобеспьером. Так, по крайней мере, он мне сказал. А вообще…
Но они не дали мне продолжать. Этьен спросил:
— Как его зовут?
— Очень трудное имя. Трудно запомнить. Буо… Буонапарт или что-то в этом роде. А вообще…
— И с этим совершенно неизвестным якобинцем ты путешествовала по городу сегодня вечером? — сказал Этьен возмущенно. Он воображал, что теперь обязан опекать меня вместо папы.
В нашей семье совершенно не могут мыслить логично. То они дрожали за меня при мысли, что я шла через весь город одна, то они возмущены тем, что я шла не одна, а доверилась покровительству мужчины.
— Ну, не совсем «неизвестный». Он мне представился. Его семья живет в нашем городе. Они бежали с Корсики. А вообще…
— Кушай, твой суп остынет, — сказала мама.
— Эмигрант с Корсики! — недовольно сказал Этьен. — Конечно, авантюристы, которые вмешались в политические интриги, а теперь ищут удачи у нас под покровительством якобинцев. Это авантюристы, повторяю вам.
Я положила ложку и вступилась за своего нового знакомого.
— Я думаю, что это вполне порядочная семья. Его брат — генерал. А вообще…
— Как зовут его брата?
— Не знаю. Наверное, тоже Боу… Боунапарт. А вообще…
— Никогда не слышал этой фамилии, — проворчал Этьен. — У нас не хватает обученных офицеров, так как многих, кто служил прежнему режиму, распустили по домам. Так вот сейчас очень легко выдвинуться приверженцам Революции, но они не умеют держать себя, не имеют связей и совершенно неопытны.
— Опыт они приобретут в сражениях, — заявила я. — А вообще, я хотела сказать…
— Ешь, наконец, свой суп, — опять перебила мама. Но я больше не хотела, чтобы меня перебивали.
— А вообще, я хотела вам сказать, что пригласила обоих братьев к нам на завтра, — и я взялась за свой суп. Я делала вид, что не замечаю возмущенных взглядов, устремленных на меня.
— Кого ты пригласила, дитя мое? — спросила мама.
— Двух молодых господ. Гражданина Жозефа Буонапарта или что-то в этом роде, и его младшего брата, генерала, — храбро повторила я.
— Нужно отменить приглашение, — сказал Этьен, барабаня пальцами по столу. — В такое смутное время не приглашают в дом двух корсиканских авантюристов, ничтожеств, о которых ничего не известно.
— Совершенно неуместно приглашать
— Впервые слышу в этом доме, что я уже не ребенок, — заметила я.
— Эжени, мне стыдно за тебя, — сказала Жюли голосом, полным глубокой грусти.
— Но у этих корсиканских эмигрантов нет друзей в нашем городе. — Я взывала к маминому доброму сердцу.
— Люди, о которых мы ничего не знаем. Ты не думаешь ни о своей репутации, ни о репутации Жюли, — вновь вмешался Этьен.
— Думаю, что Жюли это не будет неприятно, — прошептала я, поглядывая в ее сторону.
Жюли промолчала, а Этьен, взвинченный переживаниями этих дней, окончательно вышел из себя и крикнул мне:
— Ты — позор нашей семьи!
— Этьен, она еще ребенок и не понимает, что делает, — вступилась мама.
Тогда я окончательно потеряла терпение. Меня охватил неудержимый гнев. Я крикнула:
— Запомните раз и навсегда — я не ребенок и не позор семьи!
Минуту длилось молчание. Потом мама приказала:
— Немедленно иди в свою комнату, Эжени.
— Но я еще голодна, — запротестовала я. Мама позвонила.
— Мари, прошу вас, отнесите ужин м-ль Эжени в ее комнату. — И мне: — Иди, дитя мое, отдохни и подумай о своем поведении. Ты огорчаешь меня и Этьена. Спокойной ночи.
Мари отнесла ужин в комнату, которую мы занимали вместе с Жюли. Усевшись на кровать Жюли, она засыпала меня вопросами.
— Что произошло? Чего это они на тебя так рассердились?
Она говорит мне «ты», когда мы с ней вдвоем. Она — моя кормилица и любит меня, вероятно, не меньше, чем своего родного сына Пьера, которого отдала на воспитание в деревню.
Я пожала плечами.
— Я пригласила завтра к нам двух господ.
Мари покачала головой.
— Ты сделала правильно, Эжени. Уже пора. Я хочу сказать, для м-ль Жюли.
Мари всегда меня понимает.
— Сделать тебе чашку горячего шоколада? Из нашего запаса, — добавила она шепотом. У нас с Мари есть запас сладостей, о котором не знает мама. Мари потихоньку таскала их из кухни в хорошие времена.
Выпив шоколад, я осталась одна и взялась за свой дневник. Наконец Жюли входит и начинает раздеваться.
— Мама решила принять завтра этих двух господ, потому что трудно отменить твое приглашение, — сказала она с деланным равнодушием. — Но это будет их первый и последний визит в наш дом, должна тебе сказать.
Теперь Жюли стоит перед зеркалом и втирает в кожу лица крем, который называется «Розе-лилиаль». Она прочла, что Дюбарри [4] пользовалась этим кремом даже в тюрьме. Жюли, конечно, не станет Дюбарри…
4
ДЮБАРРИ, Мария Жанна, графиня, любовница Людовика XV, род. 1741 г., гильотирована 1793 г.