Дезире

Зелинко Анна-Мария

Мои губы раскрылись, но я сжала их, вспомнив, что Жюли меня постоянно ругает, когда я сильно чмокаю, целуя ее. Мне хотелось поцеловать его так, чтобы ему было приятно, но его губы были так жестки и властны, и я сама не знаю как, но мои губы опять раскрылись навстречу этому жесткому, властному поцелую.

Ночью, когда Жюли уже погасила свечу, я долго не могла заснуть. В темноте я услышала голос Жюли:

— Ты тоже не спишь, моя маленькая?

— Нет. Очень душно, — прошептала я.

— Я хочу тебе кое-что рассказать. Большой секрет! Не рассказывай

никому. До завтра, обещаешь?

— Клянусь маминым и своим здоровьем, — сказала я быстро.

— Завтра днем м-сье Жозеф будет говорить с мамой.

— О чем?

Жюли рассердилась:

— Господи! Какая ты наивная! О нас, конечно, обо мне и о нем. Он хочет… Господи, какая ты еще дурочка… Он будет просить моей руки.

— Жюли, значит… Значит ты уже невеста?

— Тихо! Не кричи! Завтра я стану невестой. Если мама даст согласие. Завтра…

Я выскочила из постели и прыгнула к ней. По дороге я налетела на стул.

— Ой, ой… — Я зашибла палец на ноге.

— Тише, Эжени. Ты разбудишь весь дом!

Но я уже юркнула к ней в постель. Быстро я скользнула под одеяло и спрятала голову под мышку Жюли, не зная как показать ей свою радость.

— Ты невеста! Ты уже настоящая невеста! Вы целовались?

— Не задавай таких вопросов, — рассерженно сказала Жюли. Потом она не удержалась, чтобы не прочесть мне лекцию:

— Запомни! Молодая девушка не позволяет целовать себя, пока ее мать не дала согласие на свадьбу. Хотя ты еще слишком молода, чтобы понимать подобные вещи.

В комнате было темно и мы не могли видеть друг друга. Конечно, они целовались! Они были вдвоем почти каждый вечер в беседке. Они были там только вдвоем. Остальные, как, например, ее сестра, которая имеет несчастье быть на четыре года моложе, и обыкновенный генерал в это время должны подпирать забор сада…

Но мы на это согласны, так как понимаем, что это нужно им, Жюли и Жозефу.

«Конечно, они целовались», — решила я и сказала об этом Жюли. Она уже засыпала и в полусне ответила:

— Может быть.

«Как трудно держать губы сжатыми, когда тебя целуют», — подумала я.

Потом я примостила голову на плечо Жюли и тоже заснула.

Я немножко пьяна. Легко, приятно пьяна легким, очень приятным опьянением. Жюли стала невестой Жозефа, и мама послала Этьена достать из погреба шампанское, которое папа купил уже давно и которое хранилось ко дню помолвки Жюли.

Они сидят на террасе и обсуждают вопрос будущего жилища Жюли и Жозефа. Наполеон ушел, чтобы сообщить матери. Мама пригласила м-м Летицию Буонапарт и всех детей на завтрашний вечер. Завтра мы познакомимся с новой семьей Жюли. Мне хочется понравиться м-м Летиции Буонапарт, так как я надеюсь…

Нет! Не буду писать, иначе это не сбудется. Нужно молиться и верить, но никому, никому не говорить!

Хорошо бы почаще пить шампанское! Оно щиплет язык крошечными уколами булавок и такое сладкое! После первого же бокала мне хотелось смеяться без всякой причины. Когда я пила третий бокал, мама сказала:

— Не наливайте больше девочке.

Сегодня утром

мне пришлось встать очень рано, и у меня не было ни минутки, чтобы остаться со своими мыслями. Как только Наполеон ушел, я побежала в свою комнату и сейчас пишу дневник, но мысли бегут, бегут как муравьи и каждая, как муравей, несет маленькую ношу. Я никак не могу собраться с мыслями, потому что я выпила шампанского и мои мысли разбегаются в разные стороны.

Я не знаю, как случилось, но я совершенно забыла, что наш швед, наш м-сье Персон должен сегодня уехать. С тех пор, как в доме появились Буонапарты, я совсем не уделяла ему внимания. Я думала, что он не очень этим огорчен. Когда я однажды спросила его, что он думает о наших новых друзьях, он ответил, что почти не понимает, что они говорят, так как они говорят слишком быстро и их произношение отличается от нашего.

А я перестала замечать акцент Жозефа и Наполеона!

Вчера вечером мне сказали, что Персон упаковал чемоданы и уедет девятичасовым дилижансом сегодня. Конечно, я решила проводить его. Во-первых, потому что я полюбила его лошадиное лицо и, во-вторых, потому что я люблю ходить к дилижансу. Там можно узнать новости и увидеть дам в парижских туалетах.

А забыла я Персона потому еще, что мне пришлось очень много думать о первом поцелуе… Правда сегодня утром, проснувшись, я сразу вспомнила, что Персон уезжает. Я выскочила из кровати, быстро натянула сорочку и две юбки, надела первое попавшееся платье, слегка подвила локоны и бегом спустилась в столовую.

Персон уже завтракал перед отъездом. Мама и Этьен хлопотали вокруг него и упрашивали его кушать побольше. Ведь ему предстоит такая дорога! Сначала до Рейна, потом через Германию до Любека и дальше кораблем до Швеции. Я не представляю даже, сколько раз он должен будет сменить дилижанс, пока доберется до Любека.

Мари приготовила ему нашу большую корзину для пикников, набитую всякой снедью. Там были две бутылки вина, жареный цыпленок, вареные яйца и вишни.

После завтрака Этьен и я пошли проводить Персона. Этьен нес чемодан, Персон — чемодан и корзину с едой, а я взяла сверток, в котором, как сказал мне Персон, была упакована очень ценная для него вещь.

— Там самый прекрасный шелк, какой я когда-либо видел. Шелк, купленный вашим покойным отцом и предназначавшийся королеве. Но обстоятельства помешали королеве…

— Да, это парча — королевский шелк, — сказал Этьен. — Папа всегда говорил, что он подойдет только для придворного туалета.

— Но парижские дамы еще ходят в элегантных туалетах, — заметила я.

Этьен перебил раздраженно:

— Парижские дамы больше не дамы. Нет… Эта парча неуместна в нынешней Франции.

— Я позволил себе купить этот шелк. Я счастлив, что купил его. Это — сувенир… — Персон проглотил слюну. — Сувенир о вашем покойном отце и о доме Клари.

Я мысленно похвалила Этьена. Не имея возможности продать во Франции этот отрез парчи, он сбыл ее Персону и, вероятно, за хорошие деньги. Дом Клари не потерял на этой операции…