Диагноз: гений. Комментарии к общеизвестному
Шрифт:
Ну, насчет гениальности, время, кажется, все на свои места расставило. А вот по поводу «не больше других тогдашних» — так мы уже на них как раз насмотрелись.
Еще ДРУГИХ хотите? — Да пожалуйста!..
Начав «очередную службу Вакху», прекращал всякую работу на недели, а то и на месяцы Дмитрий МИНАЕВ. В такие периоды Вольф (известный русский издатель; журнал «Вокруг света» его детище) силком увозил бедолагу из любимого трактира «Капернаум» к себе на квартиру, вытрезвлял как мог и заставлял сидеть-переводить…
Случай с Минаевым — пример явного умерщвления беспробудным пьянством великого таланта…
Самый же жуткий из портретов знаменитых
В феврале 1881-го Илья Ефимович писал Сурикову: «Прочитал я в газете, что Мусоргский очень болен… Как жаль эту гениальную силу, так глупо с собой распорядившуюся!» И Репин едет в Петербург, находит композитора в солдатской палате Николаевского сухопутного госпиталя, и четыре дня тот с величайшим трудом подымается с грязной койки, усаживается на стул и позирует. Через несколько недель он умрет. Врачи скажут, что это паралич сердца. Стоит ли говорить, что у паралича имелась печальная предыстория?
С белой горячкой композитор познакомился уже в 25 лет. Римский-Корсаков вспоминал: «Будучи еще на службе в блестящем Преображенском полку, пил горькую, поэтому просить его вперед за три недели об участии в концерте все равно ни к чему… полное падение, алкоголизм и, вследствие этого, всегда отуманенная голова».
А мы добавим уж: и вечно красный нос. Хотя Модест Петрович и утверждал, что отморозил его во время парада. То есть еще в Школе гвардейских подпрапорщиков, где он уже «был не властен над своим трагическим недугом».
И в Николаевский госпиталь он попал вследствие очередного «припадка белой горячки». Доктора обнаружили в числе прочего разрушение печени, расширение сердца и воспаление спинного мозга. Он выглядел полным стариком. Одутловатое, обрюзгшее лицо, кожа землисто-серого оттенка, пятна болезненного румянца. Напомним, что на знаменитом портрете запечатлен гений, которому нет еще 42 лет…
Этот потрясающий реалистичностью и правдивостью портрет окажется на выставке едва ли не на следующий день после его кончины, и глава передвижников Крамской усядется перед ним на стул — вот разве что не лицо в лицо — и будет повторять одно и то же: «Это невероятно! Это просто невероятно!..» Скорее всего, Иван Николаевич не знал, что за несколько часов до смерти почувствовавший себя несколько лучше Мусоргский дал сторожу 25 рублей, тот принес ему тайком бутылку коньяку, которую композитор и осушил — под яблоко. Осушил и, взорав: «Все кончено! Ах я несчастный!», отпустил душу на небеса…
Перечитываю — и самому противно: ну что за свинья такая этот Мусоргский получается?! А развернуть монету другой стороной — поди-ка не пей, когда ты чуть не единственный в истории русской музыки композитор, произведения которого цензура запрещала одно за другим! На премьере «Годунова» великий князь Константин Николаевич, состоявший в те годы вице-президентом Императорского русского музыкального общества, не только запретил сыну аплодировать, но еще и лично орал из ложи: «Это позор на всю Россию, а не опера!» После чего Александр III, лично утверждавший репертуар императорской оперы, вычеркнул «Бориса» из списка.
Но не парадокс ли? — Мусоргский пьет, а упадка таланта не отслеживается! Алкоголь разрушал «телесную оболочку», но был едва ли не подспорьем в создании сцен галлюцинации Бориса и самосожжения раскольников в «Хованщине».
То есть, пьянство — пьянством, гений — гением!..
И вообще, по утверждению одного из современников, невоздержанность насчет заложить за воротник считалась в ту пору едва ли не
Его сверстник и личный враг ЧАЙКОВСКИЙ — а это так, дорогие друзья, Модест Петрович презрительно звал Петра Ильича «Садык-пашой», а Петр Ильич писал брату: «Мусоргскую музыку я от всей души посылаю к черту; это самая пошлая и полная пародия на музыку» — в сознании потомков числится по несколько иной статье порока. Дежурной доминантой в воспоминаниях о его частной жизни служит тема нетрадиционной половой ориентации. Однако фигура Петра Ильича куда как любопытна и в контексте неумеренного пития. Известно, что с ранней юности его преследовали «нервные припадки» эпилептического характера. С жуткими головными болями, с потерями сознания, галлюцинациями, омертвением конечностей, навязчивыми страхами — страхом смерти прежде прочих. Уже с 25-летнего возраста композитор почти НЕПРЕРЫВНО находился в депрессивном состоянии и на доброе десятилетие почти полностью замкнулся в личной жизни, старался избегать любых визитов и встреч даже с хорошими знакомыми. В навязчивых мыслях о роковой обреченности большую часть жизни он проводил в эти годы за границей. О «лекарстве» вы, наверное, уже догадываетесь…
Из парижских дневниковых записей композитора 1886 года: «Пьян…, …пьянство…, …пьянство страшное…, что я за пьяница сделался…, …я больной, преисполненный неврозов, человек, — положительно не могу обойтись без яда алкоголя… Я, например, каждый вечер бываю пьян и не могу без этого… Не замечал также, чтобы и здоровье мое особенно от того страдало»… С 1887 года словосочетание «тоска и пьянство» присутствует в записях Чайковского чуть не через строку. И разве что не единственным способом спасения от гнетущей его депрессии было сочинительство…
Спьяну сгубил жизнь и их выдающийся, но крепко-накрепко забытый предшественник — первый русский композитор с европейским именем Максим БЕРЕЗОВСКИЙ… Чудесный голос и поразительные музыкальные способности мальчика привлекли внимание всемогущего графа Румянцева, и с 14 лет Максим был зачислен в солисты Ораниенбаумской итальянской оперной труппы. Двадцати годов (по протекции того же Румянцева) он перебрался в Италию. Спустя шесть лет успешно выдержал экзамен в Болонской филармонической академии на звание академика-композитора. Там же женился и, увы, пристрастился к вину. По возвращении в Россию почему-то (а с действительно одаренными у нас почему-то всегда так) оказался не у дел — был, правда, причислен к Придворной капелле, но без определенной должности. К тому же, по прошествии полугода «фигурантка Франца Березовская» уволилась из театральной службы и, надо полагать, дезертировала и из семьи. И 29-летний Максим Сазонтович запил горькую. И 24 марта 1777 года «в припадке безумия» перерезал себе горло…
Резать горла — видно, мода такая была. Таким же точно образом распорядился собой 24 октября 1813 г. и «лучший актер российской сцены Алексей Семенович ЯКОВЛЕВ». И тоже вслед белой горячке на почве черной меланхолии (он пил, и пил по-черному с двадцати лет — с прихода первого успеха). К счастью, бритвенный порез оказался неглубоким. Самоубийца выжил и даже вернулся на сцену. Но — от неумеренных возлияний (естественно, с питием он не завязал) голос осип, и звезда Яковлева вскоре закатилась.