Диармайд. Зимняя сказка

Трускиновская Далия Мейеровна

Дара ощутила спиной ветер. Он устремился к лодке, подгоняя ее. Он вздыбил волосы. Он рванул из руки зеленое платье, которое она успела подобрать с пола беседки.

Дара, смеясь, разжала кулак – и платье полетело, упало на мелкие волны и поплыло вслед лодке, все больше сливаясь цветом с морской водой, пока от него не осталось и следа, пока синева не поглотила зелень.

Глава двадцать четвертая Песня Диармайда

К вечеру следующего дня Дара уже была в Москве.

Преподаватели

Курсов умели заводить нужные знакомства – вот и в Ленинке у Дары была одна пожилая дама, умеющая найти, кажется, даже те манускрипты, что сгорели в Александрийской библиотеке. Но Дара не заглядывала так далеко – она хотела получить всего лишь издание семидесятых годов, и не издание даже, а самопальный перевод с французского, перепечатанный через один интервал и переплетенный в ледерин. Она знала, что в Ленинке есть один такой экземпляр, при ней Эмер, показывая на Курсах свой собственный, как-то случайно обмолвилась. Всего, стало быть, их в природе два…

Если бы Эмер хотела ознакомить Дару с этой книгой, то, скорее всего, сама бы и сняла ее с полки. Но крестная, видя, что она обратила внимание на книгу, очень вовремя ее окликнула, отвлекла, увела.

Что же там было такого запретного?

И не вела ли крестная двойной игры?

Дару ли она оберегала от ненужных знаний, или кого-то другого – от Дары?

Вопрос о том, на чьей стороне Эмер, повис в воздухе – до той минуты, когда книга будет прочитана и хорошенько обдумана.

Прямо из аэропорта Дара позвонила библиотечной даме, чтобы назначить встречу. Дама как раз была выходная и довольно быстро прибыла в итальянский ресторанчик на Тверской, где и получила инструкции. Там же, взяв Дарин мобильный телефон, она позвонила коллеге, обсудила детали, и на следующий день Дару уже ждали в библиотеке, провели в закрытый читальный зал и выдали фолиант. Обошлось это ровным счетом в полсотни так трогательно соответствующих доллару «условных единиц».

Еще сколько-то пришлось отдать девочке, которая потом скопировала на ксероксе нужные страницы.

Дара не знала, напала ли она на нужный след, потому что события, откопанные в фолианте, были туманны и имели несколько объяснений.

Читая, она несколько раз отрывалась от текста, чтобы назвать себя непроходимой дурой.

Где были ее уши и где была ее голова, когда Фердиад часами рассказывал ей древние предания о камне по имени Лиа Фаль, о кораблях, на которых приплыли Племена богини Дану, о злобном племени Фир Болг и о страшном племени фоморов, живших в высокой башне, о врачевателе по имени Диан Кехт, о трех роковых сестрицах Морриган, о воинах-уладах с белоснежными щитами и о поразившей их болезни? И только имени Диармайда ни разу не слышала от него Дара, как ни пыталась сейчас, в библиотеке, вспомнить те неспешные беседы.

Почему она не задавала вопросов?

Только ли потому, что в девятнадцать лет поцелуев хочется больше, чем малопонятных преданий со многими именами и подробностями? Или ей и не полагалось задавать вопросы?

А вот теперь вопросы возникли. И самый

первый: кто изготовил этот фолиант?

Самиздатовское творчество такого рода часто бывало анонимным. Особенно если размножался перевод. Имя автора еще имелось на первой странице, а вот имя переводчика – отсутствовало напрочь. И более того – автор мог, заметая следы, назвать свое собственное произведение переводом если не с английского, то с немецкого, с испанского, с итальянского – вплоть до ассиро-вавилонского!

Эта мысль пришла Даре в голову уже посреди книги – и она тщетно пыталась понять, действительно ли имеет дело с переводом, искала те характерные словесные и ритмические ошибки, которые возникают при переложении образов с другого языка. Иногда ей казалось, что некоторые главы изначально были написаны по-русски.

Но не это было главным.

Если в гостях у Эмер Дара шла по следу Фердиада, больше полагаясь на свой аналитический ум, то теперь в дело ввязалась душа. Душа ловила присутствие Диармайда по тому ощущению радости, которое так поразило Дару ночью над озером.

Радость эта, кстати, и не покидала ее.

Тот, кто явился ночью вытаскивать ее из обыкновенного женского отчаяния, тот, чей голос все еще звучал в ее ушах, стал для нее более реален, чем Артур – со всеми его звериными волосками, дивными ресницами и прочими неоспоримыми достоинствами.

Возможно, ей следовало даже сказать ему спасибо за его пьяную диссидентскую истерику. Иначе ей потом пришлось бы мириться с вождями на броневиках, враньем о достижениях и пустым кошельком – а это недолго бы продолжалось! Но то, что обе неприятности свалились на нее в течение полутора часов, конечно, вывело из равновесия.

Дал ли ей равновесие Диармайд?

Он дал другое.

Если Фердиад лечил ее, девятнадцатилетнюю, увлекательными беседами и хорошим сексом, то призрачный Диармайд словно взял ее за руку и вывел на другую ступеньку, где мужчина и женщина не нуждаются в словах и даже в том, что считается у людей наивысшим проявлением любви, где соприкасаются две обнаженные души и начинается их тихое бережное взаимопроникновение.

До сих пор все бесплотное, проникающее в телесную жизнь, вызывало у нее, целительницы плотских немощей, определенное подозрение. И тем не менее Дара ощутила его любовь даже острее, чем много лет назад ощущала то, что ей тогда казалось любовью Фердиада.

Она увидела открытую для любви душу.

То, чего никогда в жизни отродясь не встречала.

И еще она почуяла цельную силу, рядом с которой сила Фердиада – способности и возможности сида, помноженные на знание друидов, – казалась искусственно слепленной из разномастных и плохо состыкованных кусочков, ткни пальцем – развалится, нуждающейся в постоянной охране от всякого рода потрясений.

Тут Дара обнаружила, что уже не листает самодельный фолиант, а смотрит в окно.

Устроив себе перерыв, она отыскала тихое местечко, опять же у окошка, и попыталась сделать хотя бы предварительные выводы.