Дичь для товарищей по охоте
Шрифт:
Ей стало страшно. Мысль о том, что Савва, все последние годы идущий рядом, нет, не рядом, а впереди, расчищая дорогу и отводя в стороны заботы и проблемы, может быть единственный по-настоящему верный, преданный покровитель, вдруг мог уйти и спрятаться от нее туда, откуда уж нет возврата, показалась чудовищной.
«И что бы я тогда сказала Леониду Борисовичу и другим товарищам, которые мне доверились и приняли как надежного соратника в общее дело?»
Она смотрела на коротко подстриженную голову Саввы читающего письмо и чувствовала, как на место растерянности
«Я служу, потому, что я бедна. Будь я богата, я не служила бы совсем…» — продолжал читать Савва, сжимая в руке носовой платок.
«Как же я глуп. Как же глуп! — подумал он. — Маша действительно бедна! Все, что я даю, она передает партии. Она же чиста, как ангел. Бессребреница, какая же она бессребреница! Как подстраховать ее? Надо думать, думать, думать…»
Савва поднял голову. Мария Федоровна, бледная, с каким-то листком бумаги в руках смотрела на него полными слез темными глазами.
— Как ты мог, Савва? — выдохнула она. — А как же я?
— Что это? Что? — спросил Морозов растерянно, уже поняв, что у нее в руках. — Я… думал, что больше не нужен тебе, — проговорил еле слышно.
— Не нужен? Как же… не нужен? Как ты мог, Савва?
— Отдай, — Савва протянул руку. — Я порву.
— Я сама порву. Не хочу, что б ты к ней прикасался, — быстро сунула она записку в карман широкой юбки, поднялась и, обойдя стол, порывисто обхватила его лицо ладонями, развернула к себе и… начала говорить — быстро и страстно, неотрывно глядя ему в глаза.
— Савва, милый, обещай мне никогда не оставлять меня, никогда! Ты нужен мне! Ты — мой друг, мой ангел-хранитель на земле. Слышишь? Ты же сам видишь, как мне трудно! Да, у меня есть Алеша, но ведь он, Савва, скажу тебе, слабее, даже чем я. Ему поддержка нужна, участие нужно, чтобы его хвалили, говорили, что он великий, замечательный писатель, а критики все эти, что его ругают — просто бездарные недоучки, которые только и умеют, как зубы скалить. А он такой беззащитный! Прочтет иногда что о себе — и плачет. Так-то вот, — Мария Федоровна провела пальцами по лицу Саввы. — Вот мы друг друга и поддерживаем, я — Алешу, а ты — меня. И без твоей поддержки и участия мне не выжить…
«Да-да, — согласно думал он, слушая торопливую речь Марии Федоровны. — Именно так. Маша делает счастливым Алешу, а я — ее. Маша тоньше и деликатней, чем я и потому поняла все сразу. А Алеша — хороший друг: талантливый и незащищенный».
— А кто ж меня поддержит? — вдруг вырвалось у него.
— Тебя? — Андреева прижала голову Саввы к груди. — Тебе, Савва, поддержка не нужна. Ты — монолит, глыба. Такие как ты — большая редкость в природе, — начала она поглаживать Савву по голове.
Он замер, отдавшись этой нежданной и такой долгожданной ласке, вслушиваясь в биение сердца и дыхание Маши — упоительно спокойное и теплое.
— Маша, Маша… — прошептал он, боясь пошевелиться и
Рука Андреевой стала двигаться чуть быстрее.
— Мария Федоровна, я обещаю… — Савва поднял голову, пытаясь заглянуть ей в глаза, — обещаю вам… придумать что-нибудь, чтобы поддержать вас, именно вас финансово. Простите меня, дурака старого, что не додумался раньше. Думал, ваша партия хоть немного с вами делится. Сколько вы средств-то уж для нее добыли! А ты с них, Маша, процент снимай! — попытался пошутить он.
Звук открываемого замка входной двери заставил их отпрянуть друг от друга. Мария Федоровна отошла к окну и привалилась к подоконнику. В комнату в верхней одежде вошел Горький, окинул их обеспокоенным взглядом, поставил пакеты на стол и молча вышел.
— Сейчас чай будем пить, Савва Тимофеевич! — громко сказала Андреева и поспешила вслед за Горьким. Вскоре они вернулись. Мария Федоровна убрала со стола листы бумаги, поставила в центр блюдо и принялась выкладывать пряники и конфеты из пакетов.
— Что скажешь, Савва Тимофеевич? — с едва заметным напряжением в голосе пробасил Горький. — Прочитал, что Мария Федоровна Станиславскому написала?
— Прочитал, — задумчиво сказал Савва, по привычке засовывая руку во внутренний левый карман пиджака за портсигаром, но, вспомнив, что забыл его дома, так и оставил руку под полой пиджака. — Только, видится мне, — усмехнулся он, — совсем Марию Федоровну из театра не отпустят. Скорее всего, предложат официальный отпуск на год, — вытащил руку и потер лоб. — А на будущее с театром что-нибудь придумаем. В Риге вот есть прекрасная труппа Незлобина, в Петербурге — Комиссаржевской. А там глядишь, — с обнадеживающей улыбкой посмотрел он на Андрееву, — и новый театр задумаем. — Не дам я вашему таланту, Мария Федоровна, пропасть. Тем более, вон у вас какой автор под боком! Талант гигантский!
Горький скромно спрятал улыбку в усы.
— Вы, главное, его вдохновляйте и поддерживайте! А мы — что ж, мы люди маленькие, — поправил Морозов ставший тугим ворот рубашки, — наше дело — деньги зарабатывать… Пойду я, пожалуй, — поднялся он. — Уж ночь на дворе.
— Как же, Савва Тимофеевич! — всплеснула руками Андреева. — А чай?
— Благодарствую, Мария Федоровна. Устал что-то. Домой пойду. Там уж волнуются, поди.
— Ну, коли так, Алеша, проводи Савву Тимофеевича до извозчика, — распорядилась Андреева. — Темно на улице.
— Да кому я нужен? — усмехнулся Морозов, но, заметив укоризненный взгляд Марии Федоровны, добавил:
— И потом всегда при себе браунинг имею. Хороший пистолетик. Небольшой — да надежный. В Германии прикупил. Не расстаюсь с ним. Привычка. А, впрочем, проводи, Алеша, коль Мария Федоровна считает нужным.
Выходя из черного хода, они переглянулись, услышав прощальную тираду и смачное ругательство, произнесенное дверью, и направились по Воздвиженке в сторону Бульварного кольца.