Дичь для товарищей по охоте
Шрифт:
— Совсем она к тебе перебралась? — спросил Савва, удивившись собственному вопросу.
— Почти, — неопределенно ответил Горький. — Иногда — еще у себя бывает.
— А дети?
— Детей сестра к себе взяла. Катя хорошая женщина, добрая, только почему-то не любит меня. Видеть прямо не может. Представь, Маше говорит, что я ее брошу, и что она умрет под забором, — усмехнулся Горький и зло поддел ногой ледышку, которая, ударившись о стену дома, раскололась с сухим треском.
Савва махнул рукой проезжавшему извозчику и сел в санки.
— Алеш, а Алеш! — поманил Горького
— Алеш… А я ведь тоже так думаю. Как Катя. Вот ведь незадача какая! На Спиридоновку! — бросил он извозчику. — Погоняй! — и, махнув на прощание рукой, прокричал:
— Уж не сердись!
— Ату его, ату!
— Да где же он?
— Сюда, сюда, он где-то здесь, я чую!
— Есть след! За мной!
— Скорее, а то уйдет!
Острая боль в груди не давала вдохнуть. Это хорошо… Ведь если не дышать, охотники могут не заметить… Страх, пришедший из дурного сна, сковывал движения и прижимал к кровати… Хотелось раствориться, просочиться сквозь стены, сквозь матрац и подушки, позвать на помощь…
Морозов застонал, открыл глаза и, с трудом протянув руку, включил свет. Тени из ночного кошмара разбежались…
— Савва! Савва! Что с тобой, милый? — услышал он встревоженный голос Зинаиды. — Вот уж, переполошил ты нас криком! Приснилось что?
Савва сел на кровати и посмотрел на жену. Она — в длинной ночной сорочке, с распущенными волосами была похожа на ту, прежнюю, молоденькую Зиночку.
— Нагулялся вчера в лесу с детьми, я думала, хорошо спать будешь, и вот, пожалуйста! Я прибежала на крик, а ты почти не дышишь, только бормочешь что-то, — присела она на край кровати. — Ты давно не отдыхал, Савва. Все работа, да работа. Может, поживешь с нами в Покровском? Хоть несколько дней? Смотри, как здесь хорошо! И дети тебя совсем не видят.
— Нет, — хрипло сказал он. — Дела. Сегодня на мануфактуре и в Москве должен быть. А это… — потряс он головой, — не обращай внимания. Просто — сон дурной привиделся.
— Сон? — Зинаида удивленно посмотрела на мужа. — Ты же не барышня какая, чтоб от снов обмирать.
— Сны, Зина, бывают разные: у детей — светлые, яркие, цветные, похожие на бабочек. Оттого и спят детишки с блаженной улыбкой на лице… А чем старше человек становится, чем больше груз забот на плечи взваливает, тем меньше бабочек по ночам вокруг его головы порхает. Потому, к взрослым чаще черно-белые сны наведываются, похожие на осколки реальной жизни… Ни цвета, ни запаха…
Савва поднялся, подошел к небольшому письменному столу, заставленному фотографиями, и опустился на стул.
— Не знаю. Мне сны почти не снятся, — задумчиво сказала Зинаида. — Уж тем более с запахами. А ты, Савва, как я заметила, запахи совсем перестал замечать, не то что раньше.
— Запахи? — удивленно посмотрел он на жену.
— Ну, вот, к примеру, я духи уж который раз меняю. Раньше ты сразу замечал, говорил, нравится или нет. А последние месяцы — молчишь, будто не чуешь ничего.
— Духи меняешь? — недоуменно спросил он.
— Так что тебе приснилось? — вернулась Зинаида к разговору о снах и, взяв со спинки кровати бархатное
Савва нахмурился.
— На кого-то была охота, загнали и вот-вот должны были добить. А я случайно рядом оказался, и все слышал и чувствовал так, будто в зверя этого переселился. И животный ужас от него мне передался.
— Господи! — Зинаида перекрестилась. — Что ты такое говоришь? Выпей-ка лучше капли и ложись снова. А хочешь, пойдем ко мне в спальню? — чуть смущенно предложила она. — А я тебя оберегать буду… от твоих охотников.
— Нет, Зина… — Он поднялся с кресла. — Сама иди, поспи еще. А я пойду, пройдусь. Вон уж солнце встает. Не хочу ложиться.
— Ну, как знаешь, — сказала Зинаида и вышла из комнаты.
Савва оделся, вышел на террасу, покурил в кресле-качалке, прислушиваясь к восторженной петушиной перекличке — приветствию восходящему солнцу, которое вдруг заиграло золотыми лучами на едва видимых вдали куполах Нового Иерусалима, затем спустился к речке, вдоль берегов которой ивы длинными, грустными пальцами ласкали гладь воды, и уселся на берегу, наблюдая за рыбешками, снующими в прозрачной воде среди водорослей. Постепенно солнце, поднявшись выше, раскрасило розоватым светом макушки берез. Восторженное птичье разноголосье наполнило рощу на другом берегу.
«Благодать, — подумал Савва, потягиваясь. — И куда я все бегу — без остановки и передыха. Раньше дела опережал, а теперь, кажется, они меня догоняют, а когда — и в хвосте за ними плетусь. Выискиваю гармонию и порядок там, где их нет и быть не может — среди людей, обуреваемых страстями, мелочными желаниями и сиюминутными интересами. Неужели всю жизнь в этой гонке проведу, до последнего дня?»
Голубые цветы на светло-бежевом фоне… Казалось, кто-то разбросал по столу, покрытому светлой скатертью, только что сорванные незабудки, еще не высохшие от утренней росы.
Савва довольно провел рукой по куску ткани. Неплохо. Очень даже неплохо. Можно в торговлю давать.
Старинные часы на камине пробили одиннадцать и тут же в дверь кабинета постучали.
Савва отложил папку с образцами тканей в сторону.
В кабинет почтительно вошел усатый лысый мужчина в сюртуке и клетчатых брюках с листом бумаги в руках.
— Ну, и кто там из покупателей у тебя сомнения вызывает? — возвращаясь к незаконченному разговору, спросил Савва и подошел к массивному книжному шкафу, в котором помещались толстенные книги с надписью «Сведения об оценке кредитоспособности заемщиков». [28]
28
Морозовы в течение многих лет через торговых агентов и приказчиков на ярмарках собирали сведения о платежеспособности многочисленных оптовых покупателей своей продукции, которым поставляли товар в кредит или с рассрочкой платежа.