Дидро в Петербурге
Шрифт:
– Дидро, вы что-то совсем приуныли? – негромко обратилась однажды вечером княгиня Дашкова к философу, который в кружке царицы сидел в углу, понурив голову.
– Да, это правда, – запинаясь, сознался он.
– И я даже знаю, почему, – продолжала очаровательная княгиня.
– Знаете? – приходя в еще большее замешательство, пробормотал Дидро.
– Сказать вам?
– Гм… ради бога, не надо!
– Единственная причина вашего дурного настроения, – прошептала княгиня, наклоняясь к его уху, – заключается в говорящей обезьяне.
Дидро с изумлением посмотрел на нее.
– В обезьяне? – наконец выговорил он. –
– Тогда в чем?
– Могу ли я вам признаться? – произнес философ и сжал ее маленькую ручку.
– Ах, погодите! Я попробую угадать, – любезно молвила та в ответ, не пытаясь отнять ее.
– И что же?
– Вы влюблены!
– Да, я влюблен, – ответил Дидро едва слышно, но со всей страстью, – нет, не то слово, я без ума, я боготворю… я в полном отчаянии.
– Стало быть, вы влюблены без надежды на взаимность?
– Похоже, что так и есть.
– Ах! – воскликнула княгиня. – Вы любите императрицу!
– Нет… Императрицу я чту больше любой другой женщины, – ответил Дидро, – я восхищаюсь ее высоким умом, ее мужественной волей, я созерцаю ее исключительную красоту, как с немым восхищением созерцают изваяние греческой богини, но люблю я другую.
– Другую? – проговорила Дашкова, по-прежнему не отнимая руку. – Позвольте-ка, я отгадаю! Графиня Салтыкова?
Дидро отрицательно покачал головой.
– Ядвига Самарина?
– Тоже нет.
– Тогда это, может быть, госпожа фон Меллин?
– Да кто бы еще это мог быть, – страстно подхватил Дидро, – как не вы сами, самая пленительная из женщин, и наилюбезнейшая покровительница философии!
– Я? Вы любите меня?! – воскликнула Дашкова. – Разве вам не известно, какой ревнивец мой муж?
– О, я это знаю, но я знаю также, что именно этому таланту он обязан постом губернатора на юге России.
Удар веером был наказанием дерзкому.
В этот момент к парижскому философу приблизился Лажечников.
– Поздравляю вас, – начал он, коварно улыбаясь.
– С чем же, господин профессор?
– Ну, только что рассказали, что вы таки пустили меня ко дну.
– Вас? Ко дну? Каким образом? – спросила Дашкова.
– Ну, ведь у господина Дидро теперь есть обезьяна.
– Обезьяна?! – обрадованно воскликнула княгиня и, кинувшись навстречу входящей Екатерине, закричала как довольный ребенок, хлопая в ладоши:
– У Дидро есть обезьяна!
Когда на следующий день княгиня проснулась, был уже полдень, ибо дамы той эпохи устраивали свой lever [12] довольно поздно. На столике у ее по-восточному пышного ложа она нашла надушенное письмецо:
«Богиня! Неприступная!
Я люблю Тебя. Я так безумно люблю Тебя, что отдал бы всю свою философию за один поцелуй Твоих благоухающих уст, свою свободу и свою жизнь за один лишь час блаженства в Твоих объятиях. Я ощущаю непреодолимое стремление делать глупости. Я боюсь, что мог бы однажды забыть, как высоко, недостижимо высоко Ты стоишь надо мной. Поспеши же наложить на меня свои сладостные оковы, или прикажи мне удалиться в ледяные поля Севера, где все коченеет и где, быть может, угаснет и этот пыл, который грозит испепелить меня, угаснет вместе с последним вздохом Твоего верноподданного.
12
Утренний
Прочитав эту billetdoux [13] , княгиня сначала улыбнулась, склонила голову на руки и задумалась.
Императрица опять заскучала.
Дидро, как источник развлечений и новых впечатлений, иссяк. Лажечников с его намеками на «говорящую обезьяну» тоже, в конце концов, впал в однообразие. Орлов уже давненько наводил зевоту на прекрасную деспотиню.
Что делать?
Этот вопрос все снова и снова задавала себе «маленькая Екатерина», однажды вечером сидя после утомительного заседания Государственного совета у ног неразговорчивой, зевающей подруги.
13
Письмецо, любовная записка.
– Ты что не можешь, наконец, придумать мне какую-нибудь потеху? – чуть не в гневе воскликнула «большая Екатерина», потеряв терпение. – Ты, Катенька, начинаешь становиться нерешительной, невнимательной и, чего доброго, недовольной!
– Ваше величество!..
– Устрой, по крайней мере, хоть маленький заговорчик, – продолжала Екатерина Вторая, – это вызовет кое-какие, пусть и неглубокие, переживания. Одних тогда можно будет высечь, других сослать в Сибирь, а самых главных зачинщиков отправить на эшафот. Пикантно увидеть голову мужчины, с которым ты еще сегодня обменивалась придворными любезностями, назавтра лежащей на плахе. Дашкову взяла оторопь.
– Но…
– Вот это я нахожу пикантным, – проговорила Екатерина, – особенно, когда представляю, что лишь от меня зависит помилование этих, томящихся смертельным страхом людей, что я, одна я вольна казнить их. Однако я, кажется, тебя напугала?
Возникла пауза.
– Ну, – снова начала императрица, – тебе ничего, совсем ничего не приходит на ум?
– Нет, кое-что пришло, – с этими словами княгиня извлекла письмо Дидро и протянула его императрице, которая, прочитав его, начала улыбаться.
– И он сам передал тебе это письмо? – спросила она затем.
– Сегодня утром я нашла его на ночном столике.
– И ты полагаешь, что он в самом деле влюблен?
– Да.
– Безумно влюблен, как он здесь уверяет?
– У меня нет причин сомневаться.
– Ты льстишь мне.
– Как?.. – удивилась княгиня.
Екатерина поднялась с кресла, подошла к зеркалу, поправила снежные напудренные локоны и принялась внимательно всматриваться в свое отражение странным взглядом.
– Впрочем, почему бы и нет, – наконец произнесла она, – я ведь еще красива.
Княгиня чуть не вскрикнула.
Императрица, судя по всему, отнесла как письмо Дидро, так и страсть его на свой счет!
– Тем лучше, – в следующее мгновение решила Дашкова.
– Если он действительно так сильно любит меня… – начала было Екатерина Вторая.
– Он боготворит вас! – воскликнула Дашкова.
– Тогда эта любовная глупость великого философа сулит нам некоторое развлечение, – закончила царица, – однако мы должны проявить крайнюю осторожность, он, кажется, человек не робкого десятка и готов на все. Нам не стоит рисковать своей доброй репутацией в свете.