Дик
Шрифт:
— Твою мать! Блядь! Давай!!!
— Она не заведётся, Дик. — тихий, но властный голос заставляет меня обернуться.
Позади меня стоит молодой мужчина, мой ровесник. Он умеет произвести впечатление. Высокий и статный с модной прической, но при этом не той гейской, которую зализывают гелем. Брутален. Он смотрит на меня карими, почти чёрными глазами мягко, даже снисходительно. Явно чувствует себя хозяином положения.
В его руке пистолет.
Он максимально расслаблен.
— ТЫ мне нравишься. Ты такой же, как я. Ненасытный и жаждущий
— Она не принадлежит тебе. — спокойно отвечаю ему, сжимая рукоятку пистолета, готовый выстрелить.
Он улыбается.
— Она моя, то, что ты порвал ее девственную плеву, еще ни о чем не говорит. Я очень боялся, что она фригидная, но ты доказал обратное. За это я тебе благодарен. Ты открыл вечный огонь, который я буду раздувать в пожар.
— Да ты прям поэт.
Он подходит ближе, останавливая жестом своих подоспевших людей. Поднимает руку с пистолетом.
— Убить было бы правильно, но скучно. Ты лишил меня удовольствия быть ее единственным, я подарю тебе возможность наблюдать за тем, что тебе не достанется никогда.
Он спускает курок и я даже вижу, как пуля вылетает и несётся ко мне.
Ангелина.
Боль. Везде. В каждой мышце, в каждой клеточке тела.
Этот стон мой?
Во рту Сахара, ни намека на жидкость. Губы потрескались от жажды.
Открываю глаза. Заставляю их открыться, упрашиваю поддаться моим уговорам.
Я в светлой комнате. На мне все тот же красный халат, который вызывает приступ тошноты. В ужасе ощупываю своё тело, пытаясь найти признаки насилия. Ничего нет. Не чувствую ничего.
В углу комнаты в кресле сидит мужчина, которого я сразу узнаю. Герой моих кошмаров.
Перестаю ощупывать тело и смотрю на него, не шевелясь.
Он рассматривает меня, как животное в клетке. Сидит максимально расслаблено, закинув ногу на ногу. С возрастом он похорошел. В нем появился лоск, статность и уверенность в себе.
— Ты…
— Да, мой Ангел. — говорит он, вставая и направляясь ко мне. Под тяжестью его тела матрас прогибается. Он садится и проводит рукой по моим волосам — С возрастом ты стала прекраснее, созрела.
Я отползаю от него, стараясь превозмочь боль во всем теле. Слово «созрела» мне совсем не нравится, слишком двусмысленное.
— Что ты хочешь от меня?
— Тебя.
— А ты мне противен!
— Тебе так кажется… — он берет меня за лодыжку и дергает вниз. — Скоро ты будешь хотеть меня во всех позах… так как мне нравится…
— Размечтался. — пытаюсь отвесить ему пощечину, но он перехватывает мою руку и целует ее. Но не нежно, а кусает.
— Не стоит разбрасываться словами, Ангел. В моих руках находится сейчас слишком многое. Например, судьба Дика. — Пытаюсь понять, что он имеет в виду и говорит ли правду. Девять лет я не видела этого человека. Девять. И
У меня пересыхает во рту, Дик не мог никого убить. Нет! Это точно подстава.
— Чего ты хочешь? — повторяю свой вопрос. Знаю, что он сказал это все не просто так.
— Тебя.
— А взамен?
— Дика не убьют в тюрьме… — он улыбается почти ласково, гладит меня по щеке, после чего засовывает указательный палец мне в рот, ожидая покорности. — Сейчас все улики против него. Даже после того, как его выпустят под залог, он останется главным подозреваемым. Его отмазать могу только я…
И я подыгрываю, с отвращением проводя языком по коже…
— Где гарантии?
Рома берет двумя руками моё лицо и шепчет в самые губы:
— Я не лжец, мой Ангел. Извращенец — да, псих — да, но не лжец-нет…
Дик.
Козел прострелил мне ладонь. Теперь в моей руке зияла дыра.
Он просто вырубил меня и уехал. Я бы мог поднять пистолет и пристрелить его, только их было человек десять, а я один, не мог же рисковать Ангелиной? Этот псих ей дорожит, а они?
Что с ней?
Мне не было страшно за свою жизнь, но я до боли в зубах переживал за нее. Этот одержимый псих не предсказуемый, несёт какую-то чушь, следует больным правилам и не оставляет девчонку в покое.
Тупой ублюдок.
Ладно, не тупой, просто ублюдок.
Задушу своими руками. Тварь.
Она же сейчас полностью в его власти.
— Александр Георгиевич, Вы признаёте себя виновным в двух убийствах в лагере? — повторяет Ермолаев, который значительно изменился, когда силы на шахматной доске распределились по-новому.
Впервые на допросе как подозреваемый. Отвратительно сидеть по ту сторону стола после операции и еще под действием обезболивающего. Голова болит, мысли не собираются в кучку.
— Нет. — выдавливаю я.
После экспертизы станет известно, что убийства были произведены из моего табельного пистолета. Вот только, если Петрушку убил я, то профессора я и пальцем не трогал. Признать убийство одного, признать значит всю вину. Нужно все отрицать, потом придумаю стратегию, когда голова просветлеет.
— Расскажите, что произошло в лагере.
— Я рассказывал уже три раза. — слабо выдавливаю я. — Вы лучше бы потратили силы на поиски Ангелины Майоровой, а не на мой допрос.
— До пункта, куда Вы дели тело Майоровой мы еще дойдём…
— Как давно ты с ними? — спрашиваю его и замечаю, как Вена на виске начинает пульсировать сильнее. — Все понятно с тобой, кусок говна. Пизда тебе, когда я отсюда выберусь.
— Вы угрожаете офицеру при исполнении. — цедит он сквозь зубы.
— Да пошёл ты нахер. Допрос окончен…