Дикарь

Хармон Данелла

— Меня это не удивляет. Чарльз не любил распространяться о семейных делах. В душе Люсьена эти утраты — смерть отца, а потом и матери, которая вскоре умерла от послеродовой горячки, — оставили неизгладимый след. Другой бы на его месте стал пить, чтобы забыться. Но не таков Люсьен. Пережить горе ему помогало повышенное чувство ответственности не только за герцогство, но и за нас. Он серьезно относится к этой ответственности. Боюсь, даже слишком серьезно. Думаю, что жить с ним под одной крышей так же приятно, как в Ньюгейтской тюрьме. — Он печально усмехнулся. — Думаешь, почему Чарльз ушел в армию? Думаешь, почему у нас всех плохие отношения с Люсом? Да потому, что он так и не научился

радоваться жизни. Ему никогда не приходилось подшутить над кем-нибудь, разыграть кого-нибудь, набедокурить — то есть пожить жизнью, которой живет большинство подрастающих сорванцов. Люсьен ко всему относится серьезно. Я бы, например, ни за что не смог так. Жизнь слишком коротка.

Она подошла ближе и примостилась на самом краешке кровати.

— И поэтому ты развлекаешься тем, что поишь допьяна чужих свиней?

— Значит, ты об этом слышала?

— Да, однажды за завтраком.

— Такое я проделываю только тогда, когда бываю пьян.

А о своих проделках в трезвом состоянии не решаюсь даже рассказывать.

— Мне не хочется о них знать.

— Признаюсь, и мне не хочется об этом рассказывать.

Она рассмеялась, он тоже, и на какое-то мгновение все их проблемы отступили на задний план, а в этой комнате остались только они втроем, беззаботные и счастливые. Потом выражение лица Гарета стало серьезным, шутливый тон исчез.

— Смотри, чтобы у тебя не получилось, как у Люсьена, — тихо сказал он. — Не растрачивай свою молодость, энергию и любовь на то, чего не вернешь, Джульет.

Она опустила голову, потрясенная неожиданной мудростью его слов. Он, конечно, говорил о Чарльзе. Он не сказал ей ни слова упрека в тот ужасный момент в церкви, он простил ей жестокие сравнения между ним и его братом, он ничего не сказал о миниатюре Чарльза, которую она демонстративно носила на шее! Гарет все это замечал, но никогда не выразил недовольства или ревности при виде этих залогов верности другому мужчине, понимая, что не он властитель ее сердца и, возможно, никогда им не будет. Джульет с трудом проглотила ком, образовавшийся в горле. Ее муж был не только щедр и благороден, он был гораздо более мудр, чем она полагала.

— Я ничего не могу поделать, Гарет, я все еще чувствую, что обязана хранить верность ему, хотя его нет в живых и хотя я вышла за тебя замуж. Я понимаю, это глупо… но у меня, наверное, слишком много воспоминаний.

— Воспоминания — это хорошо, но ведь они не согреют твою постель ночью.

— Он ушел из жизни в расцвете сил…

— Он закончил свой жизненный путь, Джульет. Хорошо зная своего брата, я думаю, что он не хотел, чтобы ты так о нем горевала, а предпочел бы, чтобы ты радовалась жизни.

«Гарет прав, конечно, — подумала Джульет, — но мне от этого не легче». Она прижалась щекой к головке Шарлотты и смахнула рукой слезы, выступившие на глазах от слов мужа, чувствуя на себе его взгляд — добрый, нежный, понимающий и терпеливый.

— Ты очень сердишься на меня? — спросила она жалобно.

— Уже нет, — улыбнулся он. — А ты?

— Нет. — Она покачала головой и, шмыгнув носом, утерла слезинку, скатившуюся по щеке из правого глаза. — Извини меня за то, что произошло сегодня в церкви… с кольцами…

— Давно извинил.

— Я до сих пор чувствую себя ужасно. Я поставила тебя в неловкое положение в присутствии твоих друзей, я обидела тебя…

Он покачал головой и улыбнулся:

— Иди сюда, Джульет.

— Нет… я не готова… я хочу сказать, что…

— Ш-ш-ш. Я знаю, что ты не готова, я просто хочу, чтобы ты посидела со мной рядом. Вот и все. Ты многое пережила одна, а тут еще и это хочешь пережить в одиночку.

Он чуть

подвинулся, давая ей место.

Помедлив немного, она села рядом, сразу же ощутив тепло его крупного тела и исходящую от него спокойную силу. Сердце ее учащенно забилось, кровь прилила к щекам. Она была беспомощна перед его притягательной силой. И не могла больше притворяться, что не замечает его чувств к ней. На какое-то мгновение их взгляды встретились: его — теплый и милый и ее — смущенный и испуганный, потом он улыбнулся, обхватил рукой ее плечи и привлек к себе. Она напряглась, не решаясь положить голову ему на грудь и едва осмеливаясь дышать, ощущая его мощное тело под тонкой сорочкой и улавливая присущий ему одному мужской запах.

Верный своему слову, он лишь держал ее в объятиях, заставляя рассказывать о своих страхах, мечтах и, конечно, о Чарльзе. В какой-то момент этого задушевного разговора Гарет де Монфор перестал быть просто мужчиной, за которого она вышла замуж, а стал ее близким другом.

Глава 18

Принесли ужин. Пока Гарет накрывал для них элегантный французский столик, Джульет, удалившись за ширму, покормила Шарлотту. Закончив, она положила малышку в колыбель и тут почувствовала запах горячей пищи, на который сейчас же отозвался болью голодный желудок. Сколько времени прошло с тех пор, как они ели в последний раз?

Гарет стоял возле стула и ждал, когда она подойдет, чтобы усадить. Джульет, улыбнувшись, села за стол, наблюдая, как ее красавец супруг обошел стол и уселся напротив нее. Как положено безупречному джентльмену, он поднимал крышки с блюд, чтобы она могла взглянуть на содержимое, а затем собственноручно накладывал еду на ее тарелку.

Ужин превратился в настоящее празднество: заяц, фаршированный ароматными травами и корицей, утопающий в винном соусе; телячий пирог со сливами в сахарной пудре; пирожное со взбитыми сливками и малиновым джемом, разнообразные пирожки и булочки, а также свежеиспеченная пряная и сочная имбирная коврижка. Пиршество завершали сладкие вина и набор разнообразных сыров: стилтон, чеширский и чеддер. Они ели, запивая эти яства вином в хрустальных бокалах, и продолжали начатый разговор. И чем больше говорили, тем непринужденнее чувствовали себя в обществе друг друга. Чем больше пил Гарет, тем забавнее он становился.

После двух бокалов вина он рассмешил ее карикатурными словесными портретами лорда Норта и других министров, чьими стараниями Америка оказалась на грани революции. После трех он позабавил ее рассказами о коварных интригах, скандалах и причудах политических деятелей, чьих имен она никогда не слышала, и аристократов, которых она надеялась никогда не встретить, но все это отодвигало на задний план их собственные проблемы и в конце концов заставило ее весело смеяться вместе с мужем.

— Нет, я не шучу! — воскликнул он, смеясь и размахивая кусочком сыра, когда рассказывал ей байку о матери Перри. — Когда она с аппетитом поглощала всякие вкусности за свадебным столом своей дочери, у нее на корсете начали одна за другой с треском лопаться планшетки, и все присутствующие это слышали!

— О, Гарет, не может быть, чтобы ты говорил серьезно!

— Ну конечно, я серьезен. Видишь ли, я очаровал ее горничную, и та заранее принесла мне корсет, чтобы я мог над ним поработать.

Джульет зажала рукой рот, чтобы не расхохотаться.

— Ты хочешь сказать, что сам подстроил это?

— Само собой. Было так весело! Послушала бы ты, как одна за другой щелкали эти планшетки! Хорошо еще, что они находились под тканью, иначе могли бы разлететься, как стрелы, и попасть кому-нибудь в глаз.