Дикарка для ректора Высшей академии ведьм
Шрифт:
— Я не отказываюсь от договоренности, но я не получил всего, на что рассчитывал, — выговариваю по-деловому. — Имя спонсора исследовательской программы, венцом которой является Анис. Оно заштриховано во всех документах и не подлежит восстановлению.
— Вот как? — Дамиан выглядит по-настоящему удивленным. — Мы это исправим. От этого знания вам легче не станет. Вы правда хотите знать?
Киваю. Почему он медлит? Тревога забивается под кожу, потому что я догадываюсь, чье имя прячется под черными линиями на документах.
— Те исследования спонсировал и продолжает поддерживать Леонард Ваншальт, — жестоко улыбается Дамиан. — Вы позволили
Откланиваюсь и выхожу на улицу. Я разозлил Дамиана своей настырностью, и он ужесточил нашу сделку. Учить… психа? В Высшей академии ведьм?! Но вряд ли у меня есть возможность отказаться. Теперь вообще нет никаких путей к отступлению.
В кабинете Шейна я не успел по-настоящему испугаться новости о том, что Леонард Ваншальт является идейным вдохновителем и покровителем проекта Анис. А сейчас меня затапливает тревога. Всё внезапно начало складываться в уродливую мозаику, и я прямо нутром чувствую, что Анис грозит опасность.
Плевать на чертов симпозиум! Я должен вернуться в Майами и лично позаботиться об Анис. Моей Силы хватит, чтобы противостоять Леонарду, надо только добраться. По пути в аэропорт набираю Марселу, проклиная себя, что так и не купил телефон для Анис.
— Ну наконец-то! Я вас потеряла, мистер Грант! — в трубке раздается полный слез голос Марселы, и я сразу все понимаю.
47
Анис
— Так что я почти восемнадцать лет ждал нашей встречи, Анита, — заканчивает рассказ Леонард, умильно глядя на меня.
А у меня от ужаса кровь в жилах застывает. Он точно больной. Ненормальный. Фанатик. Он считает себя моим создателем. А мои родители — побочный продукт при моем рождении. Отец зачал, мама выносила, но я — подопытный образец — всегда принадлежала и по-прежнему являюсь собственностью Леонарда. Железная логика — если я принадлежу ему, значит, и делать со мной он может что угодно. Хоть на запчасти разобрать, он неоднократно говорил именно такими словами. Будто я не человек, а механизм.
— А зачем вы убили моих родителей? — все-таки не могу удержаться от вопроса, хотя и так примерно ясно, что он ответит.
— Это был несчастный случай, — отбривает Леонард.
— Несчастный?! — вскидываюсь. — Их убили в переулке!
— Я не просил об этом… — кажется, в его голосе сейчас промелькнуло сожаление. — Ты должна понять, Анита, я не держал зла на твоих родителей. Так вышло. Я отправил на их поиски ищеек, которые должны были через них выйти на тебя, аккуратно тебя изъять и вернуть в мою лабораторию. Но у них что-то там не задалось, и твои родители погибли. Поверь, это было мне совсем не на руку! Ты же попала в человеческий детдом, откуда мне тебя было не выцарапать!
Меня затапливает бессильная злоба и невероятная горечь.
— Вы больной! Вы чокнутый на всю голову! — кричу на него. — Вы бы посадили меня под замок на все эти годы до проявления Силы?! Лишили бы ребенка родителей! Хотя вы и так это сделали.
Договариваю уже обреченно.
— Нет, тебе бы не пришлось долго мучиться. Я бы тебя сразу разобрал, — тоном естествоиспытателя отвечает Леонард. — Говорю же, мне нужно тебя изучить, чтобы двинуться дальше. Этот досадный инцидент с твоими
К концу тирады его голос опасно грубеет, а взгляд становится взбудораженным.
— А зачем меня разбирать-то? — включаю дурочку. — Я кучу данных и так предоставлю. Вам будет интересно узнать, как на меня сработал контроль разума.
— Девочка, я и так все узнаю, — усмехается Леонард. — Но ткани твоего тела, в частности, мозг, требуют изучения под микроскопом. Не обессудь. Мне придется тебя умертвить, чтобы разобраться, как второе направление изменило твое ДНК.
Говорить с ним бесполезно. Его фанатичная уверенность в том, что я — ключ к решению головоломки тысячелетия, деморализует и вгоняет в отчаяние. Этого психа не разжалобить и не обдурить. Значит, придется идти напролом, когда мы наконец остановимся и мне станет ясно, куда он меня привез.
Больше в дороге мы не разговаривали. У этого человека нет ни капли сострадания. Хотя, оно, на самом деле, может, и есть, но я не отношусь к группе субъектов, кому можно сострадать.
Я ощущаю, что машина тормозит, спустя бесконечную прорву времени. Совершает несколько коротких остановок, а потом продолжает движение под уклон, явно вниз. Скорее всего, это подземный паркинг или вроде того.
После окончательной остановки, Леонард накрывает мое тело порстынкой с головой, как труп, блин! И выкатывает каталку из фургона. Ощущаю рывок и двойной удар, когда колеса касаются бетона. Я могу только вертеть головой, но простынки с обеих сторон слишком много, чтобы можно было её сдвинуть.
Звук колес по твердой поверхности царапает мозг, потом сменяется на тихий, резиновый, раздается пиканье лифта, он едет вниз. Снова вниз! Под землю. Глаза в очередной раз становятся влажными. С каждой минутой этой дороги мои шансы выжить уменьшаются. Разумом не могу осознать, что жизнь вот-вот закончится, это невероятно тяжело для психики. Но мыслей о том, как остаться в живых, нет.
Леонард выкатывает каталку из лифта и спустя ещё пару минут петляния по коридорам наконец останавливается. Срывает простынку. Оглядываю место, куда он меня привез — какая-то смесь между камерой и медицинской палатой. Стены серые, матовые, покрытые, сразу заметно, чем-то мягким и пористым. Смотровое окно от пола до потолка во всю стену рядом с дверью. Напротив у стены незастеленная койка, в дальнем углу блестят нержавеющей сталью унитаз и раковина. Больше в камере нет ничего, даже стола, это наталкивает на мысль, что здешним узникам-пациентам не до интеллектуальных занятий вроде чтения или письма. А ещё им не приходится есть с комфортом, возможно, и вовсе не доводится есть. Палата смертников.
— Добро пожаловать домой, Анита, — Леонард с дикой радостной улыбкой смотрит на меня. — Ты была рождена в этом месте, и вот наконец вернулась туда, где должна была прожить всю свою недлинную жизнь!
Мои родители узнали, что он собрался сделать и сбежали, забрав меня с собой. А я их подвела. Горечь затапливает душу. Так нечестно. И никто меня тут не найдет и не спасет.
— А долго мне тут… — спрашиваю сиплым голосом, но не договариваю. Слишком больно осознавать приближение гибели, но желание получить хоть малейшую надежду жжется в груди раскаленной лавой. И я решаюсь-таки спросить: — Сколько у меня есть времени насладиться «домом»?