Дикая сердцем
Шрифт:
– Кто-то может вытащить диван с помойки и принести его домой?
– Что для одного мусор… Так что-нибудь еще для костра или я его тушу?
– Может, их? – Я киваю в сторону стены с головами оленей.
Джона смотрит на меня так же, как когда я бросила старую потрепанную книгу в коробку для растопки.
– Мы не будем их сжигать.
– Ладно. Тогда сожги меня, – ворчу я, массируя болезненные узлы на шее и морщась от боли. – Прекрати мои мучения.
Я отчаянно хочу иметь пустой и чистый
Джона подходит ко мне за спину и опускает свои мозолистые руки на мои плечи, чтобы размять их умелыми пальцами.
Я испускаю глубокий стон благодарности.
– Лучше? – Он наклоняет голову и целует меня в подбородок.
Мари отводит взгляд, пристально уставившись на дешевый плакат в рамке с изображением национального парка Денали, который я еще не сняла со стены. Это чтобы нас не смущать? Или для того, чтобы избежать неприятного чувства, которое возникает, когда видишь, как кто-то, кто тебе дорог, близок с другим? Может, Джона и не видит этого, но я – вижу. И я не наивная. Нельзя просто так взять и отключить чувства к кому-то, если он любит другого, как бы этого ни хотелось большинству людей.
Что, если бы я была на ее месте? Если бы мы с Джоной остались «просто друзьями», и мне пришлось бы стоять в стороне и смотреть, как он влюбляется в другую женщину?
При этой мысли мою грудь пронзает острый укол сочувствия.
– Продолжение последует позже, – шепчу я, бросая на него многозначительный взгляд, и кладу свои руки на его, сжимая до тех пор, пока они не замирают.
Джона в последний раз целует мою шею, прежде чем отойти.
– У тебя были большие планы на сегодня, Мари?
Она переключает внимание на него.
– Нет, но меня вызвали по срочному делу, когда я уже подъезжала к вам. Мне придется вернуться, чтобы осмотреть больную кошку. В противном случае я бы предложила вам свою помощь.
– Беги. Спасайся, пока можешь! – стону я.
Джона игриво шлепает меня по спине.
– Как насчет быстрой экскурсии?
– Очень быстрой?
– Годится. Мне нужно вытащить отсюда эту чертовку, пока она не подожгла дом. – Он обнимает меня за шею, поглаживая ее пальцами. – Что скажешь? Съездим в Уасиллу, чтобы присмотреть новую мебель?
– Например, диван? – спрашиваю я, ощущая оживление в своих натруженных конечностях.
Он ухмыляется.
– Конечно.
Мои надежды найти что-то подходящее невелики, но идея съездить куда-нибудь – куда угодно – заставляет спешно попрощаться с Мари и с новыми силами помчаться наверх, чтобы принять душ в нашей мрачной, темной ванной комнате.
* * *
– Калла, вставай.
Меня мягко толкают в плечо. Я испускаю плаксивый стон. В теле болит каждый мускул.
– Ну давай же. Тебе нужно это увидеть.
– Снова северное сияние?
Джона смеется.
– Сейчас почти девять. Солнце уже встает. Пошли.
Я разлепляю веки и вижу, что Джона уже полностью одет и держит в руках красный махровый халат, который я недавно купила в уасилльском магазине.
– Лучше бы это того стоило.
Я с дрожью встаю с кровати и спускаюсь вслед за Джоной вниз по лестнице. По пустому первому этажу разносится мягкое бульканье отцовской кофеварки, варящей свежий кофе. Прошло уже семь дней с нашего заселения, и все вещи Фила,
Не особо ожидала найти что-нибудь в мебельном магазине в Уасилле, когда мы поехали туда в тот день, но, о чудо, у них внезапно нашелся идеальный секционный диван в стиле модерна середины века из темно-бриарового твидового материала. Само собой, Джону смутила его цена. Два дня уговоров, после чего купила диван по своей кредитке и сказала, что путей для отступления больше нет. И я взволнована куда больше, чем когда-либо была при мыслях о диване.
Все, что сейчас осталось в доме, – это то, что нам предстоит почистить и расставить по своим местам. Здешней мебелью мы все же будем пользоваться, пока не заменим ее новой. Предстоит сделать тысячу дел: обработать деревянные полы, полностью переделать санузлы, заделать дыры в стенах от гвоздей, заменить треснувшие розетки, подтянуть дверные ручки, смазать петли, заменить технику. Список можно продолжить дальше, и порой он пугает, но у нас есть на все это время. Но самое главное – этот дом наконец-то начинает казаться нашим, а не Фила.
Я направляюсь к кухне и кофеварке, но Джона обнимает меня за талию и тянет в противоположную сторону, мимо потрескивающего огня в каменном очаге и к окну в гостиной.
– О, ничего себе…
Не более чем в десяти метрах от нас, на краю замерзшего озера, на мертвой листве пасутся два лося. Вид, открывающийся передо мной в этот момент, вызывает благоговение: огромное пространство свежевыпавшего хрустящего снега и солнце, которое пряталось за облаками несколько дней подряд, теперь поднимается над горизонтом, а желтое сияние отражается от сурового белого пейзажа, ослепляющего глаза своей яркостью.
Я по-настоящему оценила расположение нашего дома, только когда мы переехали сюда: он стоит на полуострове, где восход солнца застает нас с востока, а закат – с запада.
– Они, наверное, убегут, как только я заведу трактор, чтобы расчистить снег, – тихо шепчет Джона мне на ухо, будто лоси могут нас услышать.
А может, они и в самом деле слышат.
– Тот, что слева, огромен.
Я видела лосей только с воздуха, пролетая мимо.
– Ага. В ней, наверное, килограммов четыреста… Может, больше. А самцы достигают восьмисот килограммов.
– Откуда ты знаешь, что это она? В смысле… – Я выворачиваю шею, но с этого угла мне ничего не видно.
Джона усмехается.
– Это определенно важный признак. Как и то, что у нее нет рогов. Самцы сбрасывают свои рога каждую зиму, но сразу же начинают отращивать новые.
– Да ты просто кладезь знаний.
– Знаешь, все это есть в той книжке, которую я подарил тебе на Рождество. Ты сказала мне, что прочитала ее.
– Я тебя проверяла, – вру я, но меня выдает смех в голосе.