Дикая жизнь
Шрифт:
– Вспоминает. Тебе просто надо остаться с ним наедине.
На следующий день после ужина Холли подсаживается за столик Бена поболтать. В руках у нее посудное полотенце – знак, что она на дежурстве, и это весь ее вклад в вахту «Камбуз» на сегодня. Я поглядываю на них, стараясь делать это незаметно, и соображаю, годятся ли бумажные салфетки для компоста. Кажется, об этом что-то говорили…
Майкл приносит тарелку и поворачивается следом за мной, выясняя, куда я смотрю.
– Она говорит с ним обо мне, – поясняю я, забирая у него тарелку.
– Никогда не слышал, чтобы она говорила хоть о ком-нибудь, кроме самой себя.
– До цинизма ты еще
Вернувшись в корпус, Холли отчитывается: Бену я нравлюсь. Она так и пышет волнением. А мне все равно не верится.
– Что ты ему наговорила, чтобы вытянуть из него такое?
– Просто сказала: он тебе нравится.
– Но ведь это значит, что ты буквально вынудила его на ответные чувства.
– Вынудила – Бена Капальди? Ты серьезно?
– Я тебе вообще-то не разрешала. Я сама еще не знаю, нравится он мне или нет, – я чищу зубы и от возмущения пачкаю пеной пижамную кофту.
– Конечно, нравится, – у Холли довольный вид, но тут она замечает, что на нас обратила внимание Лу, до недавнего времени что-то писавшая на кровати. – Чего уставилась?
– На тебя смотрю.
– Даже не мечтай.
– Ты тоже, – говорит Лу. Вид у нее скучающий, а не испуганный и не смущенный.
– Не обращай внимания, – говорю я ей. – Просто она вот такая.
Холли третирует всех новеньких, для них у нее действует презумпция неприязни. Пусть сначала докажут, что их есть за что любить. Попрыгают через невидимые обручи.
– Да, я заметила, – отзывается Лу. Она невозмутимо опускает голову и продолжает писать.
– Кто что выбрал для сочинения по мифам? – спрашивает Энни.
– Без понятия, – бубнит Холли.
– Икара, – это я.
– Персефону, – это Лу.
– А я собиралась писать про Минотавра, а потом вспомнила динозавра, и не могу решить, которого из них взять, – объявляет Энни и грызет зеленую резиновую вставку карандаша.
На минуту становится очень тихо: мы не верим своим ушам. Холли подводит итог ухмылочкой.
– Вот только они не из мифов, – говорит Лу.
– Ну ладно, из мифологии, – соглашается Энни с таким видом, будто Лу придирается или вдается в тонкости. – Без разницы.
– Она считает, что они были на самом деле, дебилка, – вмешивается Холли.
– Очень смешно, – фыркает Энни.
– Ты что, не помнишь – эволюция, и все такое? – спрашиваю я.
– Так то обезьяны, глупая!
– А как же экскурсии в музей, все эти кости? – возражает Элайза. – Нет, ну ты вспомни.
– Так это воссозданные мифические существа, – с преувеличенным терпением втолковывает Энни. – А вы что думали, дурочки? Что «Парк юрского периода» был на самом деле? Очнитесь и посмотрите правде в глаза.
Она так возмущена, что все взрываются. Мы буквально заходимся от хохота. Даже Лу улыбается, хоть и еле-еле.
Энни продолжает негодовать:
– Ну что? Что тут смешного? Говорят, башню срывает только на четвертой неделе… ну чего вы? – И тут ее тоже разбирает смех. – Что такое? И у меня крыша поехала?
Каждый раз, когда мы умолкаем, смех снова прорывается наружу, и мы опять ржем.
Нет ничего лучше здорового смеха, когда надо на время отвлечься от догадок насчет Бена.
19
понедельник, 15 октября
Моя первая почта – письма от Дэна, Эстель и Джейни. Бесценно. Я пообещала Джейни, что сниму здесь фильм, который ее рассмешит. Рехнулась? Но я уже решила, о чем он будет, этот фильм. Выбрала тему. Убью одним выстрелом двух зайцев. Только
Холли заметила на моих письмах французские марки, и в ней взыграло любопытство. Но я ей ничего не скажу, не дождется.
Судя по письму Дэна, у него все в порядке. Вдобавок Эстель не спускает с него глаз ради меня (и ради самой себя), и сообщает, что во французской семье, в которой живет Дэн, есть не только Анри, но и трое его младших братьев и сестер, так что Дэн попал в самую гущу семейных дел – как раз то, что надо. Мать Анри он поразил тем, что разбирается в еде и немного умеет готовить. А Анри устраивает себе пробежки, как Дэн. В общем, вздыхаю с облегчением и успокаиваюсь.
Он спрашивает, как обычно проходит здесь день, и я пишу в ответ.
Дорогой Дэн,
вот типичный день из жизни мятежных узников:
7:00 Пробуждение, стон, душ, одежда.
7:30 Завтрак.
8:30 Проверка корпуса. Унижения. Замечания, напоминания, предупреждения.
9:00 Первый урок. В напоминание о том, что это уникальный семестр школьной жизни (и о том, что учителей здесь не то чтобы очень много), предметы преподают в странном виде: например, как «Мифы, язык, перспективы» – это что-то вроде истории-драмы-английского. Это называется ИУМ – интегрированные учебные модули.
11:00 «Одиннадцатка» – то есть легкий второй завтрак: кексы, пирожки, фрукты. Без балды. (Название вымышленное – как и «семерка», а это уже форма наказания, лишняя работа, которую приходится делать – ну да, правильно, в семь утра).
11:15 Второй урок.
12:30 Обед.
13:45 Третий урок.
15:00 Четвертый урок.
16:15 Пробежки/работа.
18:00 Ужин.
19:00 Подготовка к урокам под надзором (домашка).
20:15 Обратно в корпус. «Блокировка» – это когда наши электронные карточки-пропуска благополучно вставлены в прорезь справа от входной двери. Перепалки, перекусы, музыка, пение, жалобы, остатки домашки, чтение.
21:30 Отбой, гасим свет. Все, больше никаких разговоров.
Наши выходные – по вторникам и средам – отведены для мероприятий на свежем воздухе: групповых турпоходов с ночевкой, одиночных пеших походов, длинных пробежек, работы пчелками – иначе говоря, снова каторжного труда, и времени (краткого) для занятий живописью и музыкой.
Скучаю по вас безумно.
20
Хоть нам и не полагается оставаться наедине, это запросто можно устроить, и проще всего это сделать – когда наступает официальное время пробежки после уроков (перед ужином). Бегать можно по двое, а заниматься ходьбой – по трое. Потому что ходьба предполагает, что уходишь ты дальше от лагеря. Логика на случай худшего сценария из возможных такова: один получает травму, второй остается с ним, третий бежит за подмогой. Но все это понадобится, только если случилось еще одно самое худшее – потерялся или сломался спутниковый телефон.