Дикая
Шрифт:
Я огляделась, цепляя взглядом водяные колонки, ряд бурых туалетных кабинок и большой знак, который объяснял, что следует положить плату за место для ночлега в конверт, который затем нужно сунуть в прорезь деревянного ящика. Не считая пары машин и нескольких редких палаток, городок был пугающе пуст. Я прошлась по одной мощеной петле, гадая, что делать. У меня не осталось денег, чтобы заплатить за место, но было слишком темно, чтобы идти в лес. Я дошла до той площадки, которая находилась на самом краю палаточного городка, дальше всего от знака, объяснявшего, как заплатить за место. Да кто меня вообще здесь увидит?
Я
— Здравствуйте, — проговорила я осторожно.
— Вы обязаны заплатить за это место! — рявкнула вместо ответа женщина.
— Я должна заплатить? — проговорила я с наигранным недоумением. — Я думала, что платить должны только те, кто приехал на машине. А я иду пешком. У меня с собой только рюкзак. — Супруги слушали меня в молчании, на их морщинистых лицах застыло раздражение. — Да я сразу уйду утром! Самое позднее, часов в шесть.
— Если вы собираетесь оставаться здесь, вы должны заплатить, — повторила женщина.
— Двенадцать долларов за ночь, — добавил мужчина.
— Дело в том… — начала я, — так получилось, что у меня с собой нет наличных. Я совершаю большой переход. Я иду по Маршруту Тихоокеанского хребта — МТХ, знаете его? — и там в горах везде снег… это рекордно снежный год… и, в общем, я сошла с маршрута и не планировала оказаться здесь, потому что девушки, которые меня подвозили, случайно высадили меня не в том месте, и…
— Ничто из этого не изменяет того факта, что вы обязаны заплатить, юная леди! — проорал мужчина с удивительной силой, и его голос заставил меня замолчать, как рев гигантского рога, раздавшийся в тумане.
— Если вы не можете заплатить, вы должны собраться и уйти отсюда, — сказала женщина. Она была одета в толстовку, на груди которой был рисунок: два маленьких енота с хитрыми ужимками выглядывали из дупла в дереве.
— Но ведь здесь вообще никого нет! И сейчас середина ночи! Что плохого будет в том, что я просто…
— Таковы правила! — рявкнул мужчина. Он отвернулся и полез в грузовик, сочтя, что разговаривать со мной больше не о чем.
— Прошу прощения, мисс, но мы — хозяева этого лагеря, и заставлять всех придерживаться правил — это и есть наша работа, — сказала женщина. На какое-то мгновение ее лицо смягчилось, но потом она поджала губы и добавила: — Нам очень не хотелось бы звонить в полицию.
Я опустила глаза и заговорила, обращаясь к ее енотам.
— Я просто… я просто поверить не могу, вам же от этого никакого вреда! Я имею в виду, ведь никто бы даже не воспользовался эти местом, если б меня здесь не было, — проговорила я тихо, в последний раз пытаясь воззвать к ее чувствам, как женщина к женщине.
— Мы и не говорим, что вы должны уходить! — прикрикнула она, будто бранила собаку, заставляя ее замолчать. — Мы говорим, что вы должны заплатить.
— Но я не могу.
— Сразу за душевыми начинается тропа к МТХ, — сказала женщина, указывая себе за спину. —
Ошеломленная, я повернулась к своей палатке. До сих пор все, кто встречался на моем пути, проявляли ко мне только доброту. Я забралась в палатку, трясущимися руками нацепила на голову фонарь и принялась запихивать все, что распаковала, обратно в рюкзак, без обычного тщания и заботы, не обращая внимания, что и куда кладу. Я понятия не имела, что мне теперь делать. К этому времени уже полностью стемнело, и на небо выплыл месяц. Единственной вещью, которая была страшнее, чем мысль о том, что мне придется идти в темноте по незнакомой тропе, была мысль о том, что придется идти в темноте по неизвестной дороге. Я надела на плечи Монстра и махнула рукой паре в грузовике, не зная, помахали ли они мне в ответ.
Я шла вперед, держа налобный фонарик в руке. Он едва освещал мне дорогу: батарейки садились. Я дошла по мощеной дорожке до душевых и увидела за ними уходящую прочь тропу, о которой упоминала женщина. Сделала несколько неуверенных шагов по ней. Я уже привыкла чувствовать себя в безопасности в лесах, даже по ночам. Но идти по лесу в темноте — это совершенно другое дело, потому что я ничего не видела. Я могла столкнуться с ночными животными или споткнуться о корень. Я могла пропустить поворот и забрести туда, куда совершенно не собиралась. Я шла медленно, нервно, как в самый первый день моего похода, когда была готова к тому, что гремучая змея может наброситься на меня в любую секунду.
Через некоторое время я стала чуть яснее различать очертания окружающей местности. Я находилась в лесу из высоких сосен и елей, их прямые, лишенные ветвей стволы заканчивались наверху надо мной густыми кронами. Я слышала, как слева от меня журчит ручей, и ощущала, как мягкое одеяло сухих хвойных иголок потрескивает под моими ботинками. Я шла с такой сосредоточенностью, как никогда прежде, и из-за этого чувствовала тропу и собственное тело острее, будто шла босая и нагая. Вспомнила, как я была ребенком и училась ездить верхом. Мама учила меня ездить на своей лошади, Леди: я сидела в седле, а она стояла, держа длинную корду, прикрепленную к уздечке. Поначалу я вцеплялась руками в гриву Леди, пугаясь, даже когда она шла шагом, но потом расслабилась, и мама уговорила меня закрыть глаза, чтобы я могла почувствовать, как лошадь движется подо мной и как мое тело движется вместе с лошадью. Позднее я проделывала то же самое, широко расставив руки в стороны, двигаясь по кругу, и снова по кругу, и тело мое подчинялось движениям Леди.
Ошеломленная, я повернулась к своей палатке. До сих пор все, кто встречался на моем пути, проявляли ко мне только доброту.
Я шла по тропе еще минут двадцать, пока не добралась до места, где деревья расступались в стороны. Сняла рюкзак и опустилась на четвереньки, с помощью фонаря исследуя место, которое показалось мне удачным пятачком для ночлега. Поставила палатку, забралась внутрь, залезла в спальный мешок и застегнула молнию, хотя сейчас не чувствовала совершенно никакой усталости, взбудораженная своим изгнанием и ночным переходом.