Дикие цветы
Шрифт:
– А ты закончишь читать нам «Хоббита»? Саймон пытался, но у него все голоса получаются неправильно, а потом ему пришлось вернуться в Лондон после того, как мы только-только добрались до Ривенделла [36] .
– Я… Я закончу.
– А ты купишь еще бекона для крабовых ловушек? Мистер Гейдж говорит, что только это точно сработает.
– Да, Корд.
– Я Агнета. Пап, ты должен запомнить. Мы сменим имя, когда вернемся в Лондон. Официально.
36
Ривенделл –
Бен кивнул, а потом потянул отца за собой, продолжая обвивать его руками.
– А можно мы возьмем лодку из пляжного домика?
– А можно мы устроим пляжные гонки? И поиграем в «догони оладушек»? О, а еще мы покажем тебе новый способ играть в «цветы и камни»-я придумал несколько новых правил, и игра стала даже еще интереснее.
Тони снова притянул их обоих к себе.
– Да, – прошептал он в запорошенные песком волосы сына, почувствовав комок в горле. Он был дома, он был в безопасности, и они были рядом…
Он услышал шаги и поднял голову. В дверном проеме появилась Алтея, солнечные лучи создавали светящийся ореол вокруг ее соблазнительного силуэта, заключенного в васильковый шелковый халат… Без макияжа она выглядела молодой, статной, застенчивой девушкой из Шотландии, которую он годами преследовал по всему Лондону, в кафе и прокуренных клубах, которую хотел с яростью, до сих пор удивлявшей его самого. Лицо жены показалось ему непроницаемым, как маска, но, когда их глаза встретились, она прикусила губу, и он понял, что Алтея все еще принадлежит ему – пока.
– Привет, – сказал он, подняв на нее глаза.
Алтея затянула поясок халата потуже, пристально глядя на мужа.
– Здравствуй, – сказала она. – Какой приятный сюрприз!
Дети с интересом наблюдали за ними.
Я скучал по тебе.
А у тебя тут был Саймон.
Прости, что мы снова поссорились.
Тони покачал головой, ненадолго прикрыв глаза.
Он знал, что это его выбор. Если бы он только мог перестать слушать голос в своей голове, который в этом году снова начал нашептывать ему разные вещи; если бы только мог, он сумел бы исправить ошибки – они не катастрофические, пока еще нет. Он знал: способность сделать их всех счастливыми все еще живет в нем. Если бы ему только хватило сил.
Он глубоко вздохнул, потом выдохнул.
– Отвечаю «да» на все. – Он поцеловал свою дочь. – Ух, как же я рад быть здесь, Корд.
– Это был последний раз, папа. Я больше не буду повторять.
Алтея пожала плечами.
– Тебе придется поговорить с ними об этой неразберихе с именами, милый. Я сдаюсь.
– Я поговорю. Так ты скучала по мне?
– Да, – сказала она спокойно. – Глупец, ты же и сам знаешь, что да.
– Маленькая птичка напела мне, что здесь был Саймон.
– Да, и это было потрясающе. Он отлично ладит с детьми. – Она прочистила горло. – Впрочем, он женится и переезжает в Штаты на несколько лет, так что мы какое-то время не увидимся.
Их глаза встретились. Он благодарно кивнул.
– Дядя Берти тоже был здесь. Он привез воздушного змея, но тот сломался, – сказала Корд.
– Я могу его починить.
– Знаю, что можешь.
Тони поднялся, спустился по ступенькам крыльца, встал так, что
– ЛИКУЙ, АНЖЕР! – проревел он, и дети затанцевали от радости вокруг него. – И КОЛОКОЛЬНЫМ ЗВОНОМ ПРИВЕТСТВУЙ КОРОЛЯ!
Выходить каждый день на сцену, быть кем-то другим – грязная работенка. Она становится только тяжелее – и никогда легче. Иногда ему казалось, что его мозг вот-вот расколется, раскроется, как орех, и эти мерзкие, аморальные, сводящие с ума мысли выскочат из него, как злобные лепреконы, подпрыгивая, крича, кусая его за ноги, бегая повсюду, круша все вокруг без разбора. Прошлой ночью они почти сделали это. Люди, конечно, придут в ужас, да они просто упекут его в сумасшедший дом, – но тогда-то наконец все и кончится. Так что, возможно, лопнувший череп не такая уж и плохая идея…
Тони покачал головой. Прошлое всегда оставалось внутри, таилось, поджидало часа, когда можно будет до него добраться. Но этот час пока еще не пришел. Пока нет. Не сегодня.
Глава 4
В больнице были хорошо слышны шаги – даже те, что доносились из дальнего конца коридора. Звуки отражались от красной плитки, которая выглядела обманчиво теплой, но на самом деле была холодна, как лед, и разлетались по всему зданию. Поэтому, даже притворяясь спящим, Энт всегда точно знал, что кто-то идет.
Когда его впервые забрали сюда, он поворачивался к дверям каждый раз, когда в больницу заходил очередной посетитель, хотя спать на боку не мог – из-за хрупкой сухости стягивающих влажно-красные болячки корочек. Каждый поворот был агонией, но Тони все равно вертелся-ему требовалось знать, все проверить, ведь, возможно, они все поняли неправильно, и она еще вернется. Возможно, они просто увезли ее куда-то еще.
Но она не возвращалась.
Старая викторианская больница смердела чем-то тошнотворно сладким, и здесь всегда, даже в разгар лета, было холодно и очень тихо. Другие дети в палате Энта вели себя так же замкнуто, как и он. Одни не могли говорить, поскольку серьезно пострадали, другие не собирались обсуждать то, что видели.
Энт болтал с одной девочкой через проход от него. Ее звали Черри, и она судорожно сжимала в объятиях мишку, которого один из работников Красного Креста принес Энту, но тот передарил его. Он слишком взрослый для игр с мишками, уверил он ее. У Черри были грязные кособокие хвостики – никто не расплетал ленточки и не расчесывал ее с тех пор, как с ней случилось то, что случилось – и, в отличие от остальных, она тараторила без умолку. Разговаривая, она мотала головой, и какой-то порошок, вылетая из ее сероватых волос, создавал вокруг головы нежное облачко, сияющее, как нимб, в холодном солнечном свете. Это была кирпичная пыль, оставшаяся от дома Черри, разрушенного бомбежкой. Когда она наконец заснула, Руби, девочка, койка которой стояла рядом с койкой Энта, прошептала ему, что вся семья Черри погибла: мать, отец, два брата, новорожденная сестра, бабушка и дедушка. Но Черри не говорила ни слова о них. Вместо этого она непрерывно болтала о Микки Маусе-она была в кино и смотрела мультики за день до того, как все случилось. Черри просто с ума сходила по Микки Маусу и даже ее противогаз был выполнен в форме головы мышонка. Впрочем, Энту все равно нравилось говорить с ней – она была милой, и к тому же он предпочитал разговоры с девочками.