Дикие лошади
Шрифт:
– Попытаюсь.
Я достал из кармана куртки сложенный листок с рисунком найденного на Хите ножа, и протянул его профессору. Тот развернул его, разгладил и положил на стол.
– Я должен сказать вам, – произнес он, часто и мелко шевеля губами, – что со мной недавно уже консультировались по поводу такого ножа.
– Вы известный эксперт, сэр.
– Да. – Он изучал мое лицо. – Почему вы не спрашиваете, кто консультировался со мной? Вы нелюбопытны? Я не люблю нелюбопытных.
– Я полагаю, что это были полицейские. Он издал хриплый смешок.
– Кажется, мне придется произвести
– Нет, сэр. Это я нашел нож на Ньюмаркетском Хите. Полиция взяла его как вещественное доказательство. Я не знал, что они консультировались с вами. Меня привело сюда именно любопытство, сильное и неослабевающее.
– Что вы заканчивали?
– Я никогда не посещал университет.
– Жаль.
– Спасибо, сэр.
– Я собирался выпить кофе. Вы хотите кофе?
– Да. Спасибо, сэр.
Он деловито кивнул, скрылся за ширмой и вскипятил в своей крошечной кухоньке воду, насыпал в чашки растворимого кофе и спросил, не надо ли сахара или молока. Я встал и помог ему; эти маленькие домашние хлопоты были с его стороны сигналом к готовности поделиться сведениями.
– Я не предлагал кофе двум молодым полицейским, которые приходили сюда, – неожиданно сказал он. – Они называли меня дедулей. Покровительственно.
– С их стороны это было глупо.
– Да. Оболочка изнашивается, но интеллектуальное содержимое – нет. А люди видят оболочку и называют меня дедулей. И голубчиком. Как вам это нравится – голубчик?
– Я убил бы их.
– Совершенно верно. – Он снова хихикнул. Мы взяли по чашке кофе и вернулись в кабинет.
– Нож, который полицейские приносили мне, – сказал он, – это современная копия армейского ножа – такими пользовались американские солдаты во Франции во время первой мировой войны.
– Вау! – сказал я.
– Не произносите этого дурацкого слова.
– Хорошо, сэр.
– Полицейские спрашивали, почему я думаю, что это копия, а не оригинал. Я посоветовал им разуть глаза. Им это не понравилось.
– Ну… э… как вы это узнали?
Он хихикнул.
– На металле было выбито: «Сделано в Тайване». Ну, продолжим?
Я сказал:
– Во время первой мировой Тайвань не назывался Тайванем.
– Правильно. Он тогда был Формозой. И на тот момент истории он не был индустриальной страной. – Профессор сел и отхлебнул кофе, который был таким же жидким, как и мой. – Полиция хочет знать, кому принадлежал этот нож. Откуда я могу это знать? Я сказал, что в Англии ношение такого ножа в общественном месте является правонарушением, и спросил их, где они кашли его.
– Что они ответили?
– Они не ответили. Они сказали: «Это вас не касается, дедуля».
Я рассказал ему в подробностях, где полиция раздобыла этот трофей, и он произнес, передразнивая меня:
– Вау!
Я уже начал привыкать к нему и к его тесной комнате: стены, увешанные книжными полками, как у Валентина, заваленный бумагами антикварный стол орехового дерева, латунная лампа под металлическим зеленым абажуром, дающая неяркий свет, ржаво-зеленые бархатные занавески, прицепленные к большим коричневым кольцам, надетым на деревянный карниз, неуместно смотрящийся современный телевизор рядом со старой пишущей машинкой, засушенные поблекшие гортензии
Комната, опрятная и старомодная, пахла старыми книгами, старой кожей, кофе и трубочным дымом – жизнью старого человека. Несмотря на холодный вечер, отопление не работало. Старый трехрядный электрический камин стоял холодный и темный. Профессор был одет в свитер, потертый твидовый пиджак с заплатами на локтях, в домашние брюки из коричневой в клетку шерстяной материи, шею он обмотал шарфом. На носу его сидели бифокальные очки, щеки и подбородок были тщательно выбриты: он мог быть стар и стеснен в средствах, но марку держал по-прежнему.
На столе в серебряной рамке стояло поблекшее старое фото – сам профессор, еще молодой, стоит под руку с женщиной, оба улыбаются.
– Моя жена, – объяснил он, увидев, куда я смотрю. – Она умерла.
– Простите.
– Это случилось давно, – сказал он.
Я допил свой безвкусный кофе, и профессор деликатно поднял вопрос о гонораре.
– Я не забыл, – ответил я, – но есть еще один нож, о котором я должен вас спросить.
– Какой нож?
– На самом деле два ножа. – Я сделал паузу. – У одного рукоять из полированного дерева с разводами – я полагаю, это может быть розовое дерево. Эфес у него черный и черное обоюдоострое лезвие в дюйм шириной и почти в шесть дюймов длиной.
– Черное лезвие? Я подтвердил это.
– Это прочное, смертоносное и красивое на вид оружие. Можете вы узнать его по описанию?
Он осторожно поставил свою пустую чашку на стол и забрал мою тоже. Потом сказал:
– Самые известные ножи с черными лезвиями – это ножи британских коммандос. Предназначались для того, чтобы снимать часовых ночью.
Я едва не сказал «вау» снова, не столько из-за содержания этой «справки», сколько из-за подтверждения им того, что назначением этих ножей было нести смерть.
– Их обычно держат в ножнах из ткани цвета хаки, – продолжал он, – с петлей для ремня и шнурками – чтобы привязывать ножны к ноге.
– Тот, который я видел, был без ножен, – ответил я.
– Жаль.
– Был он настоящий или копия?
– Не знаю.
– Где вы видели его?
– Его подарили мне в коробке. Я не знаю, кто передал его, но я знаю, где он находится. Я поищу на нем клеймо «Сделано в Тайване».
– Во время второй мировой войны их выпустили тысячи, но теперь они все коллекционные экземпляры. И, конечно, в Британии никто больше не может продавать, рекламировать или даже дарить такие ножи после постановления уголовного суда от 1988 года. Коллекция может быть конфискована. Никто из владельцев коллекций в наши дни не держит их на виду.
– В самом деле?
Он сумрачно улыбнулся моему удивлению.
– Где вы были, молодой человек?
– Я живу в Калифорнии.
– А-а… Тогда понятно. В Соединенных Штатах разрешено носить любые ножи. А помимо того, есть клубы для коллекционеров, ежемесячные журналы, магазины и выставки, и каждый может заказать, чтобы ему изготовили практически какой угодно нож. – Он помолчал. – Я мог бы предположить, что нож, который показывали мне полицейские, был нелегально привезен из Америки.