Дикий хмель
Шрифт:
Мне очень хотелось повернуться, взглянуть, какая она из себя эта особа. Но что-то подсказывало мне: не нужно, сиди, не обращай внимания.
Вновь раздался звук, похожий на пощечину.
Подруга Конденсатора опустила глаза, спросила, будто через силу:
— Во саду ли, в огороде?
— Нет, — сказал хозяин. — Хватит. Спасибо.
Потом он как-то устало откинулся в кресле, сказал, глядя в потолок:
— Конденсатор, проводи ее... Только не до самого дома. А то супруг опять будет проявлять
У Конденсатора было маленькое лицо и очень густые бакенбарды. В движениях сквозила какая-то озабоченность или, вернее сказать, заданность, словно он следил за каждым своим жестом и шагом. Он взял подружку, певицу, чужую жену — не знаю, как называть ее — за руку. И они, не простившись, вышли из комнаты.
Я встала. Оглянулась. Кроме нас троих, в комнате больше никого не было.
Я сказала:
— Мне тоже пора.
— Посошок, — Витя взялся за бутылку.
— Будя, — я нарочно ответила шутливо, чтобы у него не возникло мысли, будто я чем-то недовольна и вообще...
— Я отвезу вас, — сказал белобородый Витя.
Разумеется, мы не возражали.
В прихожей была тишина. Дверь в другую комнату плотно прикрыта. Черт из княжества Лихтенштейн по-прежнему висел на стене и ухмылялся.
Дорога убегала от нас удлиненным серебристым пятном и красными точками стоп-сигналов, которые несли на себе машины, мчавшиеся впереди. Дождь, немного успокоившись, все же обдавал ветровое стекло водяной пылью. Дворники сновали по стеклу вправо-влево со строгим хронометрическим стуком. Выпучив глаза и шелестя шинами, как перьями, проносились встречные машины. Тогда я прижималась к спинке сиденья. И сердце замирало от страха.
Белобородый Витя вел свой «Москвич» с каким-то утонченным артистизмом, в котором не было ни старательности, ни небрежности, а только естественность, будто он и был рожден не ходить, а именно ездить на таком вот новеньком «Москвиче» вишневого цвета.
Первой мы завезли домой Люську, а теперь мчались по кольцевой дороге, чтобы где-то в районе Мытищ вырваться на Ярославское шоссе.
— Вы никогда не были ночью на машине за городом? — спросил он.
— Не была, — призналась я.
— Тогда свернем на Дмитров.
— Уже поздно.
— Еще нет и десяти.
— Все равно поздно. Мне завтра рано вставать.
— Ну и что? Спать будете, когда состаритесь.
— Говорят, тогда мучит бессонница.
— Бессонница — не совесть. Против нее есть снотворное.
— Никогда не пробовала.
— Вы еще много чего не пробовали, — усмехнулся он. И вдруг спросил: — Вам не понравилось у меня?
— Честно?
— Ну... — он изумился моему вопросу.
— Не понравилось.
— Интерьер, вино, люди?
— Люди, — ответила я твердо. — Какие-то странные женщины.
— Женщины — мои сестры, — сказал он, пристальнее обычного всматриваясь в дорогу. — Та, которую вы не видели, старшая. Страдает шизофренией.
— Все равно ее нельзя бить по щекам.
— Нельзя бить по щекам, — повторил он тихо мои слова. — Конечно, нельзя. А что делать? Другого лекарства я не знаю.
— Значит, Конденсатор в вашем доме на правах доктора?
— Зачем так? — спросил он укоризненно. — Конденсатор шалопай, отбившийся от рук родителей. Сегодня он слушается только меня. Но его забирают в армию. Скоро заберут. Там он будет слушать сержантов.
— Почему такая глупая кличка?
— Глупая? Не знаю, я ее не давал...
— Ваша сестра любит его?
— Это не вопрос. Любит не любит. Все это ерунда.
— У нее красивый голос.
— И совсем некрасивая жизнь.
— Куда мы едем?
— Как и договорились, в сторону Дмитрова...
Все-таки было очень темно. Я стояла в лесу одна. Не решалась осмотреться по сторонам, боялась утерять направление, в котором отбыл «Москвич» белобородого Вити. Там, впереди, пролегала дорога, но не главная, а какая-то боковая. По пути сюда он свернул с нее, словно невзначай, и потом, словно невзначай, съехал в лес. Спинка переднего сиденья откинулась будто бы сама собой. И оказалось, что в машине можно лежать...
Я отпихивала его руками, а он никак не мог расстегнуть пуговицы на моем пальто. Торопливо и похоже, что привычно, твердил:
— Я женюсь на тебе. Я женюсь...
Возможно, он полагал, я задохнусь от счастья, услышав эти слова. Но поскольку я задыхалась от нестерпимого отвращения, то укусила его за ухо. Он вытолкнул меня из машины, сказав при этом: «Стерва!» А я упала прямо на спину, в жидкую лесную грязь, безнадежно испачкав свое новое, купленное в кредит пальто.
Вскочив и отбежав от машины, я, однако, думала, что он выйдет ко мне, попросит прощения. И уж, во всяком случае, отвезет обратно в Москву.
Но белобородый Витя только хлопнул дверкой, закрыл ее плотно. Моргнул мне красными стоп-сигналами и медленно покатил вперед, распугивая деревья желтыми метлами света.
Быть может, он рассчитывал, я побегу за машиной, буду кричать и размахивать руками. Но я стояла неподвижно, как дерево.
В ту минуту я не ругала ни его, ни себя, ни Люську Закурдаеву, втянувшую меня в эту историю. Я словно бы отключилась. Ни одной мало-мальски дельной мысли не было в моей пустой голове.
Что-то белое, похожее на камень, вырывалось из черноты прямо передо мной. Сделала шаг, два. Наклонилась. Узнала свою сумку с тетрадями и учебниками. Заплакала горько, просто так.