Дикий Талант
Шрифт:
– Мой мальшик, сеффодня ты будишь играть Капитен! – папаша изобразил грубый акцент пограничных княжеств. – Это есть великий день! Мессир Анж Бижу, – заговорил он своим обычным хрипловатым тенором, – хвастун, враль, трус и пьяница. Одним словом, он великолепен! А как он воинственен, этот фанфаронистый драный пес! Какие у него крепкие худые икры и длинные неловкие руки. Блистательный неудачник! А как он трусливо рычит на Флоримона! Мечта! Сказка! А эти черные усы торчком, жесткие, как проволока! А эта длиннющая рапира!
О, какая великолепная
Я с сомнением оглядел одеяние Капитана. Да уж… прямо все мечтают.
– В первой сцене, – продолжал папаша с воодушевлением, – Бижу входит весь важный, напыщенный, покручивая ус. И вдруг спотыкается, летит кувырком – очень смешно! Публика животы надорвет, мой мальчик!
Скорее всего. Вообще-то я хотел сыграть нечто более трагическое. Скажем, принца Гелебона, который возвращается из дальних стран и узнает, что король-отец отравлен, трон занял дядя, а матушка принца делит с новым королем постель. И конечно… тот момент, когда появляется призрак отца и говорит: меня отравили. Очень сильно.
Я тогда подумал: самое забавное было бы – сыграть Капитана Бижу как Гелебона. Комического персонажа без постоянной буффонады и корчения рож. Без обычного переигрывания, когда слюна летит на зрителей. Серьезно, с серьезным лицом…
Ведь это – животы надорвать. Взять человека. Он ведет себя как принц Гелебон, а на самом деле он по сути – Бижу, хвастун, трус и дурак. Его манеры не отменяют того, что он Капитан. Идиот с серьезным лицом и трагическим флером. И пьяница, конечно. И чем больше он пьет, тем становится трагичнее – и смешнее…
Да, было бы здорово.
– Дайте свет.
Человек с фонарем приблизился. Я поднял голову, прищурился. Против света силуэты людей казались черными и размытыми.
– Ваше оружие, граф… будьте добры, – сказали мне. А голос-то знакомый.
– Что?
– Ваш пистолет. Дайте его мне.
Я пожал плечами.
– Зачем?
– Это лейтенант Кегнит, мессир граф. Мы с вами сегодня встречались… помните?
Еще бы не помнить. Я моргнул. Попытался сфокусировать взгляд. Лицо говорящего уплывало, потом снова возвращалось.
– А, это вы. П-помощник коменданта…
– Совершенно верно. Так вы позволите взглянуть на ваше оружие?
– Ловите, – я перехватил пистолет за основание ствола и подбросил. Он взлетел по дуге. Белобрысый солдат шагнул вперед и ловко поймал оружие. Я смотрел, как он взводит курок и направляет оружие в небо. Щелк. Разряжен. Белобрысый молча кивнул и передал пистолет Кегниту. После короткого раздумья тот вернул оружие мне.
– Благодарю вас, граф. Теперь расскажите мне, что здесь произошло. Из соседних домов слышали крики. И выстрелы.
– Крики? – повторил я. – Ах да, крики… Ничего вроде не было. Не знаю. Может, кто и кричал.
– А выстрелы? – Кегнит был само терпение.
– Здесь. Паршивые картины. И портреты эти… вы были
– Приходилось.
– Тогда вам не нужно объяснять. Я не сдержался. Глупей не придумаешь, я знаю, но… Терпеть не могу плохие стихи и бездарные картины.
Кегнит наклонился и внимательно посмотрел мне в глаза. Выпрямился. Поверил, нет? Помощник коменданта помолчал.
– Они сопротивлялись? – спросил он наконец.
– Кто?
– Портреты, – Кегнит смотрел с насмешливым сочувствием. – Я вижу, они вам здорово вмазали по челюсти. Синяк просто загляденье…
Я дотронулся до скулы. Хаос, верно! Я и забыл. Чертов прыгун хорошенько меня приложил – когда открываешь рот, будто что-то мешает сделать это как следует. Левая щека опухла.
– Твари! – сказал я. – Не поверите, капитан, просто твари…
– Понятно.
– Женщины, – сказал я. – Это исчадия ада. Они вынут тебе сердце… – я показал скрюченные пальцы, которыми они это сделают, – не задумываясь. Это в их природе, верно?
Кадык у меня дернулся. Я потянулся за бутылкой.
– Сколько вы выпили, граф? – спросил Кегнит.
Я мотнул головой, и едва не потерял равновесие. Хаос, надо осторожнее. Лицо Кегнита норовило уплыть куда-то вбок.
– Ерунда. Сущая ерунда. – Я выпрямился, горлышко бутылки под пальцами было мокрым и теплым. Я отхлебнул. Вино оказалось приторно сладким. Поперхнулся. Закашлялся.
Вино полилось на рубаху.
– Тьфу, зар-раза! – я попытался вытереть. Бесполезно. По груди расползалось мокрое пятно. – Черт!
Я размахнулся и швырнул бутылку в темноту. Глухо стукнуло, блеснуло, шелест листьев, треск и снова мягкий стук. Не разбилась. Вот так всегда.
– Генри, – сказал Кегнит негромко. – Что вы делаете?
В темноте за его спиной засмеялись:
– Его графство набрались хуже сапожника!
– А ну тихо! – прикрикнул Кегнит. В темноте замолчали. – Расскажите мне, Генри.
Я посмотрел на особняк Хантеров. Ни одно окно не горит. В темноте эта громадина кажется призрачным черным кораблем, пришвартованным посреди ночного сада. Окна – раскрытые порты. Затаившийся, опасный зверь. Малиганы в нем еще не самое страшное. Там есть крысы похуже, я знаю. И этот ночной капер принадлежит человеку, который взял на абордаж лучшее, что было в моей жизни.
– Генри?
– Мне здесь не нравится, лейтенант, – ответил я честно. – Я бы с удовольствием швырнул факел в открытое окно и посмотрел, как займется пламенем этот чертов дом.
– Даже так? – Кегнит смотрел внимательно.
– Именно так. Я, знаете ли, могу это сделать. Легко. Да наплевать. Вот вы, капитан…
– Лейтенант.
– Это неважно. Вот вы, капитан, чтобы вы сделали, если бы явились после четырех лет отсутствия и узнали, что женщина, которую вы любите с детства, не дождалась вас и снова выскочила замуж? – я задрал подбородок. Чертова земля опять куда-то сворачивалась набок. Ничего. Я держусь.