Дикое поле
Шрифт:
— Ну кто бы мог подумать, что мы доживем до таких времен, а говорят, уже всё перевидали.
Осокин смотрел на небритое лицо хозяина, на его залитый вином вязаный жилет и чувствовал, что все услышанное его, Осокина, не касается и что лучше всего было бы скорее попасть на завод, к печам, в которых вулканизируются резиновые сапоги. Распрощавшись с хозяином, он поднялся к себе в комнату, смазал свой новенький велосипед, блестевший никелированным рулем и ободьями колес, перекинул через плечо противогазную сумку и отправился на работу
— Eh bien, mon vieux, са va? — Ну что, как дела, старина?
Осокин, выведенный из задумчивости, несколько секунд смотрел растерянно
— Я вам говорю, — директор старался произносить слова с особенной убедительностью, — что немецкое наступление остановлено, что наши войска перешли в штыковые контратаки и что по распоряжению военного министерства эвакуация заводов Парижского района приостановлена. Завод должен работать, как в нормальное время. Не забудьте, мы работаем на национальную оборону!
Рабочие хорошо знали, на какую «национальную оборону» они работали: почти весь высокодефицитный каучук, поступавший на завод, шел на изготовление лакированных дамских сапожек и теннисных туфель, и лишь одна десятая — на производство каучуковых сапог для часовых: недаром во главе акционерной компании, которой принадлежал завод, стоял сам министр национальной обороны! Лица рабочих оставались хмурыми, никто не хотел верить жирафообразному директору. Из задних рядов раздался женский пронзительный голос:
— Господин директор, дайте нам гарантии, что эвакуация приостановлена. Мы не хотим одни оставаться в Париже!
— Но ведь я же остаюсь вместе с вами!
В толпе раздался смех. Сосед Осокина, тот самый, с которым он встретился у входа, весело крикнул:
— Нам бы лучше пулеметную команду, это надежнее!
Тот же голос, который просил у директора гарантии, снова пронзительно крикнул:
— Мы хотим получить аванс! — как будто вопрос об авансе уничтожал все затруднения и подтверждал успех французской контратаки.
Директор, нагнув маленькую белобрысую голову к уху стоявшего рядом с ним начальника счетной части, произнес шепотом несколько фраз и, повысив голос, сказал:
— Аванс будет выдан в шесть часов, но при условии, что вы немедленно станете на работу.
Ряды рабочих дрогнули, и через несколько минут двор завода опустел. Осокин прошел через цех, насквозь пропудренный тальком, в длинную полутемную комнату, где всегда стоял неистребимый, приторно-сладкий запах — здесь в большой круглой печи варился чистый каучук, смешиваясь со всевозможной дрянью, — и по узкой железной лестнице поднялся в цех вулканизации.
Подойдя к печам, Осокин осмотрелся вокруг — все было на своих местах, все оставалось неизменным все эти десять лет: в просторном цехе пахло бензином, серой, жженой резиной; в углу стоял большой неубранный ящик мусора; в корзинах, поставленных на маленькие колеса, рабочие тащили металлические формы, на которые натягивалась еще не вулканизированная, мягкая и липкая
Старик Дюжарден, которого должен был сменить Осокин, уже успел переодеться: высокий крахмальный воротник (такие воротнички носили лет тридцать тому назад) подпирал острый, худой подбородок, пальто, несмотря на июнь и духоту в цехе, было застегнуто на все пуговицы, из-под каскетки, за ухом, торчала уже заранее приготовленная сигарета — Осокин сразу понял, что Дюжардену сейчас больше всего на свете хочется курить. Дюжарден торопливо сообщил самое необходимое: мотор № 1 пошаливает; воздух, подающийся по трубам, очень горяч, надо быть осторожным, не слишком открывать краны; труба, в который Осокин еще на прошлой неделе заметил течь, до сих пор не починена; а в общем все благополучно.
Уходя, он спросил:
— Ну, а что нового в городе?
Осокин, которого уже тянули к себе термографы — как бы не упустить температуру, — рассеянно ответил:
— Да так, ничего интересного.
Потом, спохватившись, он подумал, что нужно бы сказать «cа va mal» — «очень плохо», но Дюжарден уже отошел, и Осокин махнул рукой: все равно через десять минут Дюжарден прочтет газеты, пусть разбирается сам как может.
Стрелка одного из термографов мотора № 3, автоматически рисовавшая кривую температуры, подходила к ста двадцати шести градусам, к контрольной черте, и Осокин поспешил плотно закрыть кран, дававший доступ горячему воздуху. Мотор № 2 работал исправно, и точный ритм его маховика обрадовал Осокина. Но № 1 пошаливал: было слышно еле заметное гуденье, нарушавшее знакомую гармонию звуков. «В чем дело? думал Осокин, внимательно осматривая мотор. — Как будто все в порядке. Вода, охлаждающая мотор, течет ровной струей… Только вот масло… Ну, конечно, масла недостаточно».
— Эх, Дюжарден, Дюжарден, — вполголоса сказал он, — не мог сообразить такую простую вещь!
Тонкой иглой Осокин прочистил трубку, подающую масло, и звук мотора сразу же изменился, снова стал ритмичным и чистым. «Этак и мотор перегреть недолго», — подумал Осокин и снова проверил термографы, заметив с удовольствием, что стрелка № 3 остановилась на 127 градусах. Он чуточку приоткрыл кран и огляделся вокруг. На другом конце цеха он увидел директора. По обыкновению засунув глубоко в карманы длинные руки, директор кричал на стоявшего перед ним мастера Пиратта, но слов не было слышно, их заглушало гуденье моторов. Пиратт, маленький, лысый, с измученным, серым лицом, пытался отвечать, но было видно, что директор его не слушает.
«Опять вяжется. Мальчишка, а учит старых рабочих», — Осокин с удовольствием вспомнил новое прозвище, которое дали директору, прозвище совершенно нецензурное, но очень хлесткое, точно отражавшее директорскую сущность. Директор, продолжая ругаться, большими шагами, не сгибая длинных циркулеобразных ног, направился в сторону Осокина. Пиратт вприпрыжку бежал сзади. Осокин притворился, что не замечает приближения директора, и, повернувшись спиною, снова начал проверять термографы. Краем глаза он видел, как директор и Пиратт прошли мимо. До него донеслось несколько фраз: