Дикое поле
Шрифт:
Вокруг сараев стояли рядами наполненные до краев водой овальные бочки с приделанной с одного бока большой железной скобою: в эти бочки из корзин пересыпали срезанный виноград. Набитая давленым виноградом, такая бочка — «басс» — весила килограммов пятьдесят или даже больше. Отправляясь на сбор винограда, каждую телегу загружали этими бочками. В полдень и вечерами их содержимое выгружалось в винном сарае прямо на цементный пол.
Кисти еще не вполне раздавленного винограда собирались вилами под ручной пресс, а виноградный сок по желобу стекал в цементную цистерну, откуда насосом его перегоняли в большие бочки. Бассы являлись как бы часами
Все вертелось вокруг этих бочек, пузатых, гулких и неповоротливых. За ними заботливо ухаживали — чистили, замазывали трещины, оставляли на улицах в дождливую погоду — набухать. По привычке, сохранившейся с тех времен, когда между виноградниками были не дороги, а только узкие тропинки и бассы приходилось возить на ослах, их считали парами: два басса составляли одну «сомму». Хороший сбор винограда давал три соммы на сто виноградных кустов.
На опустевших полях дозревали виноградные кисти. Уже осеннее, но все еще яркое солнце наливало и размягчало темно-синие и желтовато-зеленые ягоды. Крестьяне предполагали, что в этом году сбор будет небольшой (слишком мало было в июле и августе дождей), но что ягода будет сладкой; то, что терялось на количестве, должно будет пополниться крепостью вина: ведь чем слаще виноград, тем выше процент алкоголя.
Осокина взял к себе в помощь Альбер — толстый крепкий молчаливый крестьянин с красным лицом и черными, как будто приклеенными усами. Они напоминали Осокину Мартена. Альбер считался крестьянином средней зажиточности — под виноградниками у него было около четырех гектаров. Сговориться с ним оказалось нелегко. Осокин не хотел получать за работу деньгами — на них уже ничего нельзя было купить. Он предпочитал картофель, свинину, зерно; Альберу же было куда выгоднее отделаться денежным расчетом.
Альбер сидел перед своим домом в Сен-Дени на каменной скамейке, расставив короткие толстые ноги в рваных резиновых сапогах, и ничего не отвечал определенного, по крестьянскому обычаю все оставляя под знаком вопроса. Он внимательно разглядывал Осокина; чужак, парижанин, еще ни разу не занимался сбором винограда. Правда, Альбер успел заметить, как, впрочем, и все крестьяне Сен-Дени, что Осокин справляется с Диким полем, и это ему понравилось. В конце концов, после того как они вдвоем зашли в сарай и выпили по три стакана красного вина, так и оставалось неизвестным, на чем они договорились. Осокину пришлось довериться: авось Альбер не окажется слишком скупым.
В середине сентября начался сбор винограда. Невысокое солнце с трудом разгоняло утренний туман. На полях лежала густая роса. В воздухе стоял крепкий запах винной пробки, спелых яблок и гниющих водорослей. Издалека, через гребни дюн, поросших колючей травою, доносился грохот океана. Невидимые жаворонки кричали, не переставая. По всем полям, окружавшим Сен-Дени, медленно двигались, как корабли, между кудрявыми волнами винограда длинные двухколесные телеги, нагруженные овальными бочками. Огромные колеса — около двух метров в поперечнике — следовали глубоким выбоинам в колеях узких дорог, и телега раскачивалась, как палуба.
Осокина Альбер посадил рядом с собою, на переднюю скамейку — почетное место. Сзади, спустив ноги в бочки, сидели женщины и дети. Отец Альбера, хотя
Осокин подхватывал наполненные кистями винограда корзины, ссыпал их в басс и уминал большим деревянным пестом. Корзинки были тяжелые — килограммов в десять, виноград черный, покрытый голубым матовым пушком — «Отелло». Это был очень сладкий виноград с особым странным привкусом — горьковато-терпким. Говорили, что этот привкус получался от удобрения водорослями; знатоки угадывали вкус йода, но Осокин его не замечал. Такого винограда он никогда раньше не ел.
Шли в пять рядов — по числу сборщиков. Все время приходилось перескакивать через ряды виноградных Кустов. Сборщики перекликались и разговаривали между собой; из уважения к Осокину они говорили на чистом французском языке, а не на наречии Шаранты. Но Осокин все равно почти ничего не слышал — не было времени прислушиваться. Наполненный виноградом басе на специальной тачке с очень широким колесом (чтобы не вязло в земле после дождя) надо было вывезти на край поля, туда, где стояла телега. Потом привезти обратно пустые бассы. Снова высыпать в них полные корзины. Умять виноград…
Маскот, рыжая молодая кобыла, вырвала железный кол, к которому была привязана, подтащила телегу к бочке и, опустив в нее длинную морду, фыркая, с наслаждением пила виноградный сок. Альбер кричал да лошадь таким голосом, что можно было умереть со страха, но Маскот любила виноград и не обращала на крик никакого внимания. Осокин бросил корзины, но его опередил мальчишка, хозяйский сын, — оттянул Маскот в сторону.
Сборщики уходили все дальше. Все длиннее становился путь, который приходилось пробегать с тачкой. Солнце поднималось все выше, но время остановилось. Полные корзины. Пустые корзины. Басс. Тачка. Только бы не расплескать виноградный сок. Опять Маскот шалит.
— Последняя! — крикнул Альбер. — Потом обедать будем!
Осокин остановился, передыхая. И только тут он заметил, что две женщины ушли — готовить обед. Солнце было уже совсем высоко. Первые полдня приходили к концу. Болели руки и спина. Но какой необыкновенный воздух на этом Олероне! Не воздух, а спирт, настоянный на водорослях и бессмертнике!
После обеда работа продолжалась. Спешили. Разговоры смолкли. Корзины наполнялись с непостижимой быстротой. В рядах виноградника были видны низко склонившиеся фигуры сборщиков, сияли заплаты штанов и широкие, собранные в талии черные юбки. Из-под юбок — крепко расставленные ноги в нитяных чулках. Застиранное, но всегда чистое кружево нижних юбок. Деревянные сабо, похожие на выдолбленные в дереве лодки.
В темно-красном липком соке отражалось солнце. Широкое колесо тачки, цепляющееся за гибкие коричневые лозы; отблеск медного купороса на виноградных листьях; голубые кисти винограда; и опять корзины — одна за другой; липнущая к рукам, залитая виноградным соком, почерневшая от времени ручка песта; сладкая виноградная слюна во рту; опускающееся за гребни дюн желтое солнце… И вот наконец солнце в ослепительном ореоле уже совсем касается поверхности моря, которое чуть видно между черными дюнами. Наполнена последняя бочка, и Осокин слышит шутку, повторяющуюся каждый вечер, сказанную усталым и довольным голосом: