Дикое поле
Шрифт:
Тен-нь! — один из татар, сбивших-таки баб с ног, вскочил, с воем закружился, пытаясь выдернуть стрелу пришпилившую правую руку к телу. Остальные шарахнулись в стороны. Бабы, правда, слабо шевелясь, остались лежать.
Юля схватила третью стрелу, обвела глазами двор. Пусто… Ни одного бандита.
В соседней комнате что-то тихо стукнуло. Она метнулась туда, торопливо затоптала дымящуюся головешку. Рядом упала еще одна. В соседней комнате тоже послышался стук. Ерунда — доски еще сырые, не разгорятся. Шаги!
Она кинулась через кухню, увидела впереди тень, вскинула оружие и выпустила стрелу в захлопнувшуюся
— Едрит твою налево! — Куча ничем незакрытых окон в полудостроенном доме, и она одна на все комнаты!
Шорох сбоку, она крутанулась — но татарин уже прыгнул, сбивая ее с ног. Юля отлетела в сторону, но лука не выпустила. Вскочила снова. Не меньше четырех воняющих прогорклым жиром бандитов вломились в комнату и, подхватив длинную скамью, прижали ее к стене, не давая вскинуть лук. Кто-то из них сильно ударил ее по лицу — так, что в ушах зазвенело — еще кто-то рванул за волосы. Оружие моментально вывернули из рук. Ее выволокли на середину комнаты, принялись избивать, а когда она упала — пинать со всех сторон ногами. Пару раз Юля пыталась подняться, но вскоре перед глазами расползлась красная пелена, по которой плыли синие, зеленые и сиреневые круги, и она окончательно провалилась в забытье.
От сильного толчка под ребра Юля вскрикнула и очнулась. Нет, ее уже не били — просто она валялась в трясущейся телеге, с туго связанными за спиной руками и смотанными вместе ногами, кинутая вперемешку с котлами, кувшинами, вилами, топорами и ящиком со свежезапеченной рыбой.
Почему-то именно собственноручно выловленная ею и приготовленная для мужиков рыба взбесила Юлю больше всего — приперлись уроды, нахапали чужого, уволокли все. Сами должны ловить, коли жрать хочется!
Она дернулась, пытаясь освободиться, но ничего не добилась. Телега подпрыгнула на очередной кочке — и большой медный котел опять больно саданул ее по ребрам. Ноги прижало тяжестью. Она покосилась вниз и обнаружила, что на них скатился большой тюк, сильно смахивающий на ее собственную постель — скатанные вместе медвежью шкуру и лисью накидку. Боярыня снова дернулась, теперь пытаясь избавиться от тяжести, но не смогла и этого. Скрути ее на совесть. Вот только рот открытым оставили кричи, не хочу. Но женщина уже успела сообразила, что попалась в полон к татарам, — а в таком случае лишнего внимания к себе лучше не привлекать.
Опять кочка — опять удар по ребрам. Интересно, они специально так сделали, или просто бездумно свалили всю добычу, живую и неживую, в общую кучу? Солнце над самым горизонтом стоит. Сейчас утро или вечер? Их разграбили сегодня или вчера? Судя по тому, как пересохло во рту и подвело желудок, — точно вчера. И значит… Она опять дернулась всем телом, и снова расслабилась. Значит, понятно, почему с такой силой хочется в одно место.
Телега резко качнулась, и котел в очередной раз подпрыгнул у нее на боку. Юля скрипнула зубами от боли и снова закрыла глаза. Скорей бы все это кончилось. Так или иначе.
По счастью, солнце действительно катилось к закату, и в наступающих сумерках телега остановилась. Вскоре потянуло дымком, запахло жареным мясом,
Мужские и женские голоса удалялись, приближались. Голоса спокойные и даже веселые — и Юля никак не могла понять, чему могут радоваться бабы после всего того, что с ними случилось? Снова донеслись гортанные выкрики, женский плач, чей-то болезненный стон. Нет, пусть уж лучше про нее забудут. Забудут на несколько дней, и тогда избавление придет само собой.
Проснулась она снова от удара котла по ребрам. Невольно застонала, но на ее вскрик в звуковом многоголосье никто внимания не обратил. Похоже, где-то орали верблюды — слышала она однажды этот звук в зоопарке. Тревожно ржали кони, поскрипывали несмазанные колеса множества повозок. Требовательно кричали мужчины, просительно — женщины. Во рту сухо перекатывался песок, но слюны не было и в помине. Рук она почти уже и не чувствовала, а все еще зажатые тюком ноги словно горели огнем.
«Интересно, куда они могут нас гнать? — попыталась прикинуть Юля. — Середина шестнадцатого века, между Россией и Османской империей Дикое поле лежит, от Оскола до Крыма никак не менее пяти-шести сотен километров получается. Других жилых мест нет. Значит, в Крым везут, в Турцию. Нет, пожалуй сдохну я куда раньше, чем они доберутся до места. Сдохну, протухну и пропитаю своей вонью нашу семейную с Варламом постель и все деревяшки. Хрен они тогда чего продать смогут».
В данный момент даже такая месть показалась ей сладостной, и она попыталась задержать дыхание — умереть прямо сейчас, без лишних, ненужных мук.
Но когда перед глазами уже начали плыть синие и красные круги, рефлексы взяли верх, и она глубоко, всей грудью, вздохнула. Что ж, придется ждать смерти от жажды. Тоже, сказывают, недолго. Телегу опять качнуло, котел снова подпрыгнул, и Юля болезненно сморщилась — скорее бы!
К вечеру она не чувствовала не только рук и ног, но и своего бока, однако облегчения это не принесло — острые, пронзающие все тело волны сменились однообразной, постоянной, тянуще-нудной болью.
Когда татары остановились на очередной ночлег и опять принялись насиловать полонянок. Юля уже не испытывала никаких эмоций, тоскливо ожидая только одного: скорее бы забытье. А еще лучше — смерть.
Она даже не заметила, когда очередной вечер сменился новым утром и повозка двинулась вперед, перекатывая по онемевшим ребрам давяще-невыносимый котел. И не придала значения истошным воплям, звону стали, непривычной дневной остановке. Разум пробудился, только когда она увидела над собой лицо Варлама, ощутила, как ее подняли мужнины руки и переложили на жесткую, как камень, землю, покрытую обломками пересохшей травы.
— Юленька, ты как? Юленька, любая моя…
— А-а… — попыталась она ответить, но за прошедшие дни рот пересох так же, как окружающая степь.