Дилетант
Шрифт:
— По правде говоря, нет. Не сказала бы, я сам и точно не узнал бы.
— Это же я! Ты что, за рулем? — Ну.
Не раз Олеся, позвонив на сотовый и пытаясь вкратце, минут за тридцать, описать какое-нибудь свое приключение или приобретение, нарывалась на чересчур сдержанную реакцию мужа. В этот момент он вел машину, а так как семьдесят процентов шлимовских автолюбителей отличались разухабистой манерой вождения, привычка небрежно говорить по телефону во время езды могла обернуться бесплатным абонементом в морг.
Но сейчас, по мнению Олеси, Игорь должен был остановить машину, впиться губами в трубку и вопить от восторга — что нашлась пропавшая жена. Но Игорь был холоден.
— Я в Южном Валомее, —
— Что ты там забыла?
— Ой, по телефону я тебе ведь не буду объяснять.
— Олесь, перезвони через пару часиков, а? У меня наклевывается важная встреча, некогда.
Олеся не поверила своим ушам.
— Ты что, с ума сошел! — крикнула она в трубку. — Как это перезвони?
— Ладно, не бесись!
— Я тебе говорю, я в Южном Валомее! Ты что, не понимаешь?!
Игорь явно потерял терпение.
— А ты не понимаешь, что я сейчас не могу говорить! Совсем сдурела! Вчера в два ночи наяривала битых десять минут, когда у меня жена в кровати под боком, сегодня в Валомей укатила! У меня твои выверты вот где!
— Какая жена? — упавшим голосом спросила Олеся. — Ведь я твоя жена, Игорь?
Ей показалось, что мир вокруг расплылся и наполнился пронзительным звоном. Все было нереально, словно она вошла в картину Сальвадора Дали и осталась там, по ту сторону рамы.
— Ты мне пока что только любовница, — отрезал Игорь. — И знай свое место.
И бросил трубку.
Придавленным дождевым червячком Олеся подползла к телефонистке.
— Вы не тот номер набрали, — сказала она в окошко.
— Как не тот? — возмутилась телефонная барышня. — Шлимовск? Вот, смотрите. Шлимовск, три минуты. Вы сами написали.
И она прочитала номер. Только там, где Олеся изобразила цифру три, по мнению телефонистки, была восьмерка.
— Это тройка, — убито шепнула Олеся.
— Тройка? — удивилась девушка. — Ой, ну писать надо разборчивее. Мне некогда ваши каракули расшифровывать!
— Что же теперь делать?
— Заказывайте снова.
— У меня больше нет денег, — со слезами прошептала Олеся.
Телефонистка не поверила:
— Что, даже десятки нет?
— Нет, — покачала головой Олеся.
— Ну, тогда я не знаю…
И барышня обратила взгляд на следующего клиента, дав Олесе понять, что ее время истекло.
Солнце припекало и грело сухой асфальт. Олеся опять оказалась на улице, и у нее в кармане было всего тридцать копеек. Наполеоновские планы в отношении подаренной судьбою десятирублевки бесславно рухнули. Наполеон вряд ли так рыдал после своего Ватерлоо, как Олеся после своего. Во-первых, он был мужчиной, а мужчины не плачут, во-вторых, на нервной почве наверняка лишился аппетита. А Олеся плакала навзрыд, всхлипывая и шмыгая носом, десятка была истрачена на редкость бездарно, и обидно было даже не из-за того, что не состоялся разговор с мужем, а из-за того, что она не купила на эти деньги банку лимонада и пиццу. Олеся умирала от голода и жажды. Кое-кто на нее посматривал, оборачивался, но все молча проходили мимо. Мало ли какое горе может обуревать заплаканную красотку.
Оказалось, все вокруг что-то жуют. Мальчик на роликах проехал мимо и уронил около Олеси обертку эскимо. Женщина с блестящей синей челкой (тушь для волос, поняла Олеся) ела булочку с маком и кофейной помадкой. Двухлетний малыш мучился с апельсином, липкий оранжевый сок уже неузнаваемо изменил его внешность — мама будет в шоке. Парень ел сосиску в тесте. Продавщица семечек грызла красное яблоко. Маленькая девочка прицеливалась к развернутой шоколадке.
«Марк Твен, — вспомнила Олеся. — Рассказ „Билет в один миллион фунтов стерлингов“». Герой рассказа испытывал такие же муки голода, как и Олеся, и стеснялся поднять из канавы сочную грушу. Не иметь денег — это было мучительно, унизительно,
Ноги сами привели ее туда, где еда концентрировалась в огромном количестве, — в роскошный просторный супермаркет. Надписи на рекламных афишах гласили, что магазин-великан открылся совсем недавно.
Олеся взяла у входа легкую металлическую корзину (зачем?) и внедрилась в бесконечные ряды полок, контейнеров, холодильников. Только кетчупами и соусами был занят целый «квартал» супермаркета. Оливки и маслины предлагались в емкостях от баночек-малюток до семилитровых канистр. В грибном ряду мог бы писать диссертацию специалист-миколог. Орехи были представлены во всем природном разнообразии — от пекана до фундука. Шоколадные конфеты лежали под пленкой в одноразовых пластмассовых контейнерах по сто — двести граммов. Длинная стеклянная витрина с колбасой, сосисками и сардельками сразила Олесю наповал, фруктовый лоток вызвал приступ ишемии. Как резво наполняла она свою корзину в шлимовских супермаркетах! Как уверенно ориентировалась в ценах и сортах! Находиться здесь с тридцатью копейками в кармане было невыносимо. Олеся вдруг поняла, какими глазами следят за манипуляциями Андрея Макаревича в программе «Смак» голодные дети из бедной семьи. На полки с едой она сейчас смотрела точно так же.
Девушка в красном халате провезла мимо тележку и начала выгружать ее содержимое невдалеке на высокую стойку. На белые салфетки она укладывала, как свидетельствовали этикетки, рогалики с джемом, арахисовые булочки, ватрушки, медовые слойки и прочие фантастические вещи. Олеся стояла рядом, не в силах оторвать взгляд от пышного сдобно-слоеного великолепия.
— Берите! — приветливо сказала девушка. — Не пожалеете! У нас своя пекарня. Только что испекли, еще горячие!
И она отчалила с пустой тележкой. Олеся, не в силах больше бороться, протянула руку и, мало понимая, что делает, схватила горячий рогалик. Он стоил два десять, но если кто-то подумал, что Олеся аккуратно откусила седьмую его часть — ровно на тридцать копеек — и положила рогалик обратно, то он здорово ошибся. В два счета голодная девица расправилась с хрустящим круассаном, едва не обляпалась повидлом и замерла в ужасе. Она не могла поверить, что совершила воровство. Она, честная, порядочная девочка из интеллигентной семьи!
Олеся медленно повернула голову налево, в страхе ожидая увидеть в просвете между рядами нечаянного свидетеля. Но там никого не было. Олеся повернула голову направо — тоже никого. Вздохнув, она схватила ореховую булочку и проделала с ней тот же фокус, что и с рогаликом. Говорят, японцы знают названия ста двенадцати оттенков красного цвета. Или около того. Они смогли бы назвать цвет, в который сейчас окрасились щеки Олеси. Это был цвет рыдающей совести.
Голова пошла кругом, но глаза алчно заблестели — Олесю захватила волна азарта. У полок с конфетами она уже подняла руку, чтобы подцепить острым ногтем пленку и быстро вытащить из маленького контейнера несколько «Мишек косолапых», но остановилась. «Ты что, с ума сошла! Воровка!» — мысленно крикнула она себе и стала еще на несколько единиц пунцовее, чем была. Олеся отдернула руку, словно обожглась и быстро направилась к выходу. Кассирша посмотрела на нее удивленно:
— Ничего не купили?
— Я… — Олеся громыхнула пустой корзиной. — Я, оказывается, забыла дома кошелек. И пришлось все обратно выгружать.
Ложь, к удивлению, прозвучала естественно и непринужденно, а яркий румянец как бы подтверждал, какой казус приключился с обладательницей красных щечек.
— Ясно. Ну, приходите к нам снова. С кошельком, — улыбнулась кассирша.
— Девушка, стойте! — раздался громкий крик из глубины супермаркета.
Олеся обернулась и увидела, что к кассе приближается девушка в красном халате — та, которая раскладывала булки.