Дилетантское прощание
Шрифт:
В конце рабочего дня я убирал рукопись в стол, брал трость и, остановившись перед дверью, расправлял плечи, напуская на себя жизнерадостный вид, не отягощенный никакими воспоминаниями. Затем открывал дверь и выходил в приемную.
– На сегодня все, Аарон?
– Как там птички поживают?
– Поехали ко мне, вместе поужинаем.
Последняя реплика исходила от Нандины, у которой был свой кабинет (гораздо просторнее моего), однако всякий раз, как я уходил с работы, она оказывалась в приемной.
– Да нет, я, пожалуй, домой, – говорил я. – Но все равно спасибо.
Пегги на меня таращилась, комкая в руках кружевной
– Всем пока! – прощался я.
И, отворив тяжелую дубовую дверь, наконец-то выбирался на улицу.
На крыльце моего дома меня ждали съестные подношения. Я думаю, меж собой соседи установили нечто вроде очередности, но явно переоценили мой дневной рацион. Рядком стояли полуфабрикаты в фольге, готовые блюда в пенопластовых коробках и стеклянных жаропрочных кастрюльках (которые, черт бы их побрал, предстояло вымыть и вернуть), все снабженные именными ярлычками, чтоб я знал, кого благодарить. Думаем о тебе! Ашеры. И вот еще: В упаковке разогреть при темп. 350°, пока не потемнеет и не забурлит. Мими. Я отпирал входную дверь и транспортировал все дары в прихожую. Затем поочередно переносил их в кухню, всякий раз отставляя трость, если требовались обе руки, дабы не разлить что-нибудь жидкое. Все складывал на столешницу возле раковины, а затем пополнял список дарителей, уже приближавшийся к краю листа. Сью Борден – фаршированные яйца, Ян Миллер – что-то с карри. Вычеркнутые имена означали, что письменная благодарность уже принесена.
Не забыть прикупить почтовых марок. Последнее время их уходило много.
Зарегистрировав все блюда, я отправил их в мусорное ведро. Терпеть не могу выбрасывать еду, но иного выхода нет, поскольку холодильник забит под завязку. А посему долой куриный салат, долой запеканку, долой томаты в соусе песто. Можно сказать, с крыльца прямиком на помойку, минуя посредника в виде кухонного стола. Порой я рассеянно хватал куриную ножку или свиное ребрышко и грыз, не прекращая своей работы. Ополаскивая стеклянное блюдо для выпечки, мокрыми руками я отщипывал куски от чизкейка, примостившегося на краю раковины, и хотя я не восторге от чизкейков, этот заметно уменьшался в размерах. А потом я вдруг пресытился, заныли зубы, как от избытка сладкого, хоть я даже не присел к столу.
Я вытер блюдо и отнес его на крыльцо, сопроводив запиской «Мими». Спускались прозрачные зеленоватые сумерки, какие бывают на закате летнего дня, слышался ребячий гомон, из проезжавших машин доносились обрывки мелодий. Я вернулся в дом и запер дверь.
Настал черед корреспонденции, скопившейся на полу в прихожей и представлявшей угрозу жизни и здоровью всякий раз, как я через нее переступал. Я собрал всю почту и понес ее в кухню, которая теперь служила и гостиной. Планы по превращению в гостиную гостевой комнаты так и остались планами. Кухонный стол по совместительству исполнял обязанности письменного: на одном его краю рядком расположились чековая и адресная книжки, всякие канцелярские принадлежности. О, я прекрасно справлялся с рутинными делами. Счета оплачивал в день их поступления, не затягивая
На каждое послание я отвечал сразу:
Уважаемый доктор Адамс, Большое спасибо за Ваше письмо. Вы очень добры.
Уважаемая миссис Эндрюс, Большое спасибо за Ваше письмо. Вы очень добры.
Затем отписывал команде фуражиров:
Дорогая Мими, Большое спасибо за твою запеканку. Очень вкусно.
Дорогие Ашеры, Большое спасибо за ваш чизкейк. Очень вкусно.
Далее – работа по дому. Дел, чтоб отвлечься, хватало.
Сперва – подмести пол в прихожей. Работа нескончаемая. Проснувшись утром и вернувшись с работы вечером, я видел, что прихожая вновь усыпана известкой и кусками штукатурки. Иногда к ним добавлялись катыши серой пыли. Они-то откуда берутся? Видимо, из отжившего свой срок утеплителя, подумал я и, перестав махать веником, глянул на стропила. Но тотчас отвел взгляд, словно увидел чьи-то внутренности.
Потом стирка, четко дважды в неделю: в один день – белое, в другой – цветное. В первую стирку белого меня ошпарило одинокостью. В закладке оказались две рубашки Дороти, ее благоразумные хлопчатобумажные трусы и ситцевая пижама. Все это надо было выстирать, высушить и, уложив в соответствующий комодный ящик, аккуратно расправить. Однако следующие стирки прошли уже легче. Дело-то привычное. У нас было заведено, что стирает тот, кому первому захотелось чистого белья, и чаще всего им оказывался я. Сейчас я охотно спускался в прохладный сумрачный подвал, где не было ни малейших следов дуба. Иногда, уже загрузив мокрые вещи из машины в сушилку, я так и стоял, положив ладони на крышку аппарата и ощущая его вибрацию и набегающее тепло.
Конец ознакомительного фрагмента.