Династия Бернадотов: короли, принцы и прочие…
Шрифт:
Радикальную молодую Швецию некогда символизировал Стриндберг. Как мы видели, для Оскара II он был точно красная тряпка для быка. Однако сын Оскара Евгений подсунул своему юному племяннику Густаву Адольфу «Сына служанки» [130], а другому племяннику, принцу Вильгельму, — «Судьбы и приключения шведов» [131], в 1912-м он первым поставил свою подпись за присуждение Стриндбергу национальной премии, а позднее в тот же год шел в процессии за гробом Стриндберга. Его стриндбергоненавистник отец к тому времени уже скончался, и в письме к матери он описывает похороны умным и дипломатичным слогом: «Так или иначе, Стриндберг был выразителем помыслов всего моего поколения… и теперь, когда его земные труды завершились, лучше понимаешь, что все его крайности суть естественные и необходимые звенья его художнического развития…»
Тот принц Евгений, каким он предстает нам
Вольнодумство стало намного результативнее оттого, что радикальный старый либерал с симпатией к новизне был вдобавок еще и армейским генералом, герцогом Неркским, братом Короля Свеев, Гётов и Вендов и вовсе не отщепенцем, отринутым королевским семейством (хотя шведская знать, двор и другие королевские особы, разумеется, многократно отпускали по его адресу кислые реплики). Фактически этот человек на свой лад воплощал собою шведский компромисс, при том что был аристократом до мозга костей и всю жизнь держал дистанцию, которую замечал почти каждый.
Поясняя, откуда взялись его взгляды, он в разговорах с друзьями ссылался, как ни странно, на свою старую религиозную немку-мать. «Моя маменька ставила понятие справедливости и право на человеческое достоинство чуть ли не выше своей глубочайшей религиозности… Огромный немецкий изъян — раболепие — она видела прекрасно и часто об этом говорила. Когда какие-нибудь немцы являлись к нам в надежде найти и здесь означенное качество, она радовалась и гордилась шведами, которые неизменно встречали оные надежды упорным, несгибаемым сопротивлением». Факт, что четверка братьев — Густав, Оскар, Карл и Евгений — во многих отношениях самая здоровая в династии Бернадотов; даже отклонения Густава по части инстинктов не портят картины. Густав не хотел выступать и представительствовать, зато ловил щук, играл в канасту, вышивал и держался в сторонке, меж тем как сын Густав Адольф неукоснительно исполнял большую часть королевских обязанностей. Оскар примкнул к независимой церкви и решил посвятить себя религии — и так и сделал. Карл был военным до мозга костей, а оставив военную карьеру, занялся, очевидно не без внутреннего удовлетворения, благословенной деятельностью Красного Креста. Евгений всерьез решил стать художником, поставил перед собой такую жизненную цель — и стал им.
Кроме того, как ни странно, четверо братьев жили в согласии.
Кстати, Евгений в 1892 году писал матери: «Долг перед самим собой в любом случае превыше всего. Очень жаль, что это очень часто порицают как своекорыстие». Будьте добры, поразмыслите, что при этом может иметься в виду. Конечно, можно повернуть это по-разному — и посчитать эгоистическим кредо, и трактовать на значительно более высоком уровне. Эту фразу он повторял многократно. Королевский сын, решившийся пойти собственным путем, для чего ему пришлось одолеть изрядное сопротивление, в первую очередь со стороны отца, сначала должен был уяснить себе, чего он хочет; и Евгению хватило ума и владения словом, чтобы не расставлять все точки над «i».
Младший сын Оскара II родился в 1865 году и был наречен прямо-таки убийственной комбинацией имен — Евгений Наполеон Николаус.
Еще в детстве он полюбил рисовать карандашом и красками и получил поддержку своей тоже рисующей тетушки Эжени; в довершение всего их обоих назвали в честь отца королевы Жозефины — Эжена де Богарне.
По семейной традиции Евгений некоторое время «учился» в Упсале, где опять-таки совершенствовался в рисунке и живописи. Как герцог Неркский военную подготовку он прошел в 3-м Лейб-гусарском полку, который в ту пору проводил учения в Саннахеде, а в 1902-м передислоцировался в казармы Шёвде. Отношение к военной службе у Евгения носило довольно сложный характер. Как и многим другим молодым королевским особам, военная подготовка очень ему нравилась — пребывание на свежем воздухе, простой и живой мир по сравнению с закрытым чопорным двором, отсутствие для знатного юноши риска угодить в неприятности, которые порой настигали на военной службе многих обычных молодых людей. Вдобавок он обожал верховую езду. Но для творческой работы художника требуется покой, возможность сосредоточиться на своей задаче, и когда военное вступило в конфликт с искусством, Евгений выбрал искусство. Почву он явно подготовил
В 1899 году Евгений уехал из дома, но недалеко; вместе с Карлом некоторое время жил во дворце наследного принца, пока государство не реквизировало этот дворец, разместив в нем МИД. Несколько лет он изучал искусство в Париже и весьма честолюбиво, имея широкий международный кругозор, доказывал, что Швеция для художника не менее благодарная страна. Места, сыгравшие важную роль в его развитии, — это Тюресё, в ту пору отдаленный городишко, куда можно было добраться только в карете или пароходом и где он провел не менее шестнадцати летних сезонов, затем Балингста неподалеку от Худдинге, тоже сыгравшая важную роль в его развитии, и мыс Вальдемарсудде на стокгольмском Юргордене, где он одно время снимал старинный дом. Название мыса происходит от давнего названия Юргордена — «Вальдемарсё», сиречь «Вальдемаров остров», хотя на самом деле это искаженное скандинавское «Вальмундсё» — «остров Вальмунда». Позднее принц Евгений купил этот участок, и Фердинанд Буберг спроектировал ему роскошный особняк. После кончины принца этот особняк с картинной галереей и садовой скульптурой был подарен шведскому государству и превращен в музей «Вальдемарсудде принца Евгения».
Впоследствии он выстроил дом также в Эстеръётланде — Эргорден, где порой проводил лето.
Итак, экономические предпосылки для артистической деятельности Евгения были на редкость благоприятны. Он мог позволить себе купить землю и построить дом, если место ему нравилось. Мог путешествовать и путешествовал много. С самой ранней юности примкнул к людям искусства и из Бернадотов лучше всех общался с обычным народом, а демократичное общение и радикальные взгляды (радикальные для королевской особы), очевидно, влияли друг на друга. Всю жизнь он поддерживал коллег-художников, нуждавшихся в помощи, и объективные эксперты, которые занимались его коллекцией, разросшейся со временем до огромных размеров, говорили, что принц порой приобретал те или иные вещи по доброте душевной. К моменту его кончины собрание стало крупнейшей из частных коллекций в стране, и шедевров там определенно немало.
Свои работы он не продавал — принцу не разрешалось занимать оплачиваемые посты, и, разумеется, продавать картины он тоже не мог. Иногда он делал исключения: когда кто-нибудь спрашивал, как приобрести картину принца, ему предлагали пойти и купить картину такого-то художника, тогда картина Евгения пойдет «в придачу». В годы Второй мировой войны он отказался от этих принципов и стал брать плату за свои картины, выручка шла на помощь беженцам.
Самым знаменитым меценатским актом принца Евгения была покупка в 1893 году полотна Эрнста Юсефсона [132]«Водяной», переданного в дар Национальному музею, который этот дар не принял. Картина вызвала огромную шумиху. В день рождения принца Карла во дворце играли в живые картины и под буквой «В» зашифровали Водяного. Центрального персонажа изображал не больше и не меньше как сам король Оскар II, в ночной рубахе и парике из кудели, с бородой, с мисками на босых ногах, он играл на «диковинной скрипке» (sic!) — гласит тогдашний отчет. Двор, разумеется, счел это необычайно забавным и остроумным, и, «как говорят, король веселился неописуемо».
Евгений тоже при сем присутствовал.
Ведь он был хорошо воспитан и умел владеть собой.
Сигвард Бернадот рассказывал о нем: «Дядюшка Евгений единственный в старшем поколении нравился мне по-настоящему. Остальные были просто фигуры более или менее оригинальные, занятые самими собой, их не интересовало, что я делаю, и они никогда не находили времени поговорить со мной. Совсем другое дело — дядюшка Евгений. Кругленький невысокий господин с седой артистической бородкой и волосами, которые всегда стояли торчком и за которые он постоянно себя дергал, особенно когда волновался. Несмотря на корпулентность, он был элегантен и хорошо одет. Обладая взрывным темпераментом, легко вскипал, однако ж не на какое-нибудь лицо, а только когда речь шла о принципах. Он очень интересовался политикой, по взглядам скорее радикал, во всяком случае, по сравнению с остальными в семье. Отец [Густав VI Адольф. — С.С.] весьма им восхищался, и они могли часами беседовать об искусстве и живописи. Они были очень разные, но мне кажется, дядюшка Евгений оказывал смягчающее влияние на отца, человека весьма жесткого, что касается принципов, но до странности неуверенного, когда требовалось принять решение».