Динка (ил. А.Ермолаева)

Осеева Валентина Александровна

Динка возвращается домой, когда сумерки уже окутывают. Сад и беспокойство в доме переходит в отчаяние.

— Ди-на! Ди-на! — слышен неподалеку голос Кости.

— Диночка! Динка! — перекликается с ним дрожащий голосок Мышки.

— Лень! Выкопай мое платье под забором, где флажок, — притаившись в кустах, шепчет Динка.

Ленька выкапывает платье и прячет в ямку рваные отрепья ее нищенского наряда.

— Скорей! — шепчет он, скрываясь за деревьями. — Костя идет!

Девочка наскоро застегивает платье и, еле

передвигая ноги, выходит из своего укрытия.

Костя бежит к ней, поднимает ее на руки.

— Где ты была? — с радостью и испугом спрашивает он.

— Я заблудилась… — бормочет Динка и, склонив нашего плечо голову, закрывает глаза.

Костя осторожно несет ее в дом; обрадованная Мышка бежит за ним, поддерживая свесившиеся ноги сестры и гладя ее платье.

В доме открыты все двери; везде пустота, и беспорядок…

Костя бережно кладет Динку на кровать.

— Она заснула, — шепотом говорит он Мышке и, словно боясь, чтобы девочка снова не исчезла, строго приказывает; — Посторожи тут, а я поищу маму!

Мышка в тревоге наклоняется над спящей сестрой.

— Ма-ри-на! Ау-у! Катя! Али-на! — выбежав за калитку, кричит Костя.

С берега Волги торопливо поднимается по тропинке Никич.

— Нашлась? — с одышкой спрашивает он.

— Нашлась! — радостно кивает Костя, и Никич бежит обратно, туда, где на берегу реки, расспрашивая всех встречных про девочку в беленьком платьице с голубыми горошинками, мечутся Марина и Катя.

От пристани, запыхавшись, торопится Лина; косынка ее сбилась набок, глаза заплаканы.

— Нашлась! Нашлась! — машет ей Костя. И уже три голоса, разбегаясь вокруг маленькой дачи, сливаются в один радостный крик:

— На-аш-лась!

Глава двадцать четвертая

ГОЛОС МАТЕРИНСКОЙ ТРЕВОГИ

Долго сидит Марина над своей дочкой. Динка спит в платье и, беспокойно ворочаясь, судорожно вздыхает во сне. Мышка приносит матери тазик с теплой водой. Марина кладет себе на колени маленькие пыльные ноги Динки и осторожно обтирает их влажной губкой. Зорким материнским глазом она сразу видит каждый сбитый пальчик, каждую царапину и темные, натруженные ступни девочки.

«Ходила… бегала… искала дорогу», — с глубокой жалостью думает она; наклонившись, вглядывается в распухшие от слез веки и утомленное лицо дочки. И тайный голос материнской тревоги проникает ей в сердце… Поднятые чердачками вверх капризные брови Динки кажутся ей скорбно-удивленными, а маленькая черточка у пухлых губ не по-детски горькой.

«Кто-нибудь обидел? Толкнул, накричал? Где она была? Почему ушла так далеко от дома? Одна ушла или с другими детьми? Куда? Зачем?» — мучительно гадает мать.

Есть такая игра в музыкальные поиски. Один из играющих осторожно входит в комнату и под звуки рояля ищет спрятанную вещь. Движения его то замедленны, то порывисты и неловки. Они вызывают

веселые улыбки у присутствующих. «Слушай музыку!» — кричат в этих случаях маленьким детям. Когда играющий приближается к спрятанной вещи, музыка звучит громче; когда он отдаляется, музыка затихает. И чем дальше, отходит играющий от этой вещи, тем все тише и тише звучит музыка. Но вот он снова приближается к цели, и музыка ускоряет темп; он протягивает руку, и поиски завершаются победными аккордами…

Марина похожа на одного из играющих. Она ощупью входит в замкнутый мир своей девочки, она ищет причину, которая увела со дочку так далеко от дома. Она ищет те пути и тропинки, которые прошли, пробежали эти маленькие запыленные ножки. Она пытается понять горькую складочку у детских губ. Но не звуки рояля направляют ее мысли то в одну, то в другую сторону. Глубокий, таинственный голос материнской любви и тревоги ведет ее поиски.

Нет, не в лесу, не по мягкой траве ходила Динка. Она шла… долго шла по пыльной дороге… Куда она шла? С кем?

Короткие тройные вздохи вырываются из груди наплакавшейся Динки, и голос материнской тревоги звучит громче, словно приближает ее к цели.

«Обидел кто-то… сильно обидел, — догадывается мать. — А может, она испугалась чего-то, побежала… споткнулась, ушибла пальчик… потеряла дорогу… сильно плакала… Но сейчас она дома. Какое счастье, что она как-то добралась сама! Ведь наступали сумерки, вечер, ночь…»

И голос тревоги смолкает, он заглушается трепетной радостью, что заблудившаяся Динка не осталась ночью одна в лесу.

Мать держит в теплых ладонях жесткие, натруженные за день коричневые ножки; отмытые от пыли детские ступни напоминают ей Динку-ребенка. И кажется, только вчера эти розовые пяточки разбрызгивали воду в детской ванночке, буйно раскидывая пеленки, а она, Марина, смеясь, ловила их и прижимала к своим губам С тех пор прошло восемь лет… Но для нее, для матери, эта наплакавшаяся девочка — все тот же ребенок, та же Динка.

И, нежно склоняясь, мать целует влажные от воды, сбитые пальчики, маленькие жесткие ступни и розовеющую в сумерках детскую пяточку.

Целый день… с утра… бродила где-то ее девочка… «Нет, она не заблудилась. Это не то, не то…» — снова думает мать, и требовательный, настойчивый голос тревоги поднимается с новой силой.

Слушай, мать, голос сердца! Слушай свое сердце!..

Но так бывает в игре, что кто-нибудь из присутствующих отводит играющего от цели, затрудняя его поиски, сбивая с правильного пути.

— Это расстроенные нервы! — с сочувствием говорит Катя. — Ты очень переволновалась, Марина, и потому придумываешь себе всякие страхи… Как будто ты не знаешь Динки? Ну, побежала за какой-нибудь собакой, за птичкой и сбилась с дороги… Может быть, пошла не в ту сторону… Завтра мы всё узнаем от нее самой или от Мышки. Мышка — ее доверенное лицо!