Дипломатический агент
Шрифт:
Когда Иван перевел слова старейшины Миротворцеву, тот поднялся с колен и поцеловал Абд-Эль Сауда в губы.
— Люблю, когда дело хорошо делают, — сказал Миротворцев Ивану, — просто слеза прошибает, ежели настоящий труд вижу. Я до труда жаден и уважителен.
Вдруг, сразу посерьезнев, Миротворцев попросил Виткевича:
— Спросите-ка у них, Иван Викторыч, почем барана они торгуют?
Абд-Эль Сауд рассердился:
— Не утерев слез, спрашивать о цене скота — так только ваши люди могут.
— Ну ладно, — виновато улыбнулся Миротворцев, — сейчас
Ключ оказался хитрым, как англичанин. Миротворцев мучался целый день, исходил склоны гор, залезал под каждый камень, но воды как не бывало. На глазах поле из черного сделалось сначала желто-серым, а потом пепельным.
Мир, установившийся между экспедицией и киргизами благодаря выдержке и такту Ивана, грозил вот-вот смениться взрывом вражды: обещанной воды до сих пор не было. К тому же зной стал еще более сухим, и Абд-Эль Сауд ощущал его не только телом, привыкшим к подобной жаре, но и разумом, пониманием того, что с каждым часом все меньше и меньше оставалось возможности сохранить посевы.
Сначала Миротворцев шутил, хитро подмигивал насупившемуся Абд-Эль Сауду, потом шутить перестал, только изредка улыбался и успокаивающе кивал головой хмурым киргизам, которые не отходили от него ни на шаг.
С тех пор как начались поиски, прошло часов восемь.
— Я уже начинаю сомневаться, — сказал старейшина Виткевичу, — кто оса, а кто ласточка. Ты растолкуй это своему другу. Если до завтрашнего утра воды не будет — я знаю, что нам надо делать.
Когда Виткевич перевел эти слова Миротворцеву, тот заметался по полю и по склонам гор, словно гончая, безнадежно потерявшая след русака.
— Сукины дети, ни черта не понимаю, — выругался полковник и растерянно посмотрел на Ивана. Виткевич видел его таким впервые.
— Скажите, — спросил Иван, — а можно ли искусственно остановить ключ?
Миротворцев досадливо поморщился:
— Опять вы свое гнете, Иван Викторыч. Знаю я англичан, знаю, на что они способны, да только ключ у киргизов забирать — не их дело, поверьте.
— Вы знаете англичан по Англии, а я знаю их по Азии. Это большая разница.
— Ерунда, — махнул рукой Миротворцев и начал хлопать себя по карманам, разыскивая кисет с табаком.
— Старейшина, скажи мне, — обратился Иван к Абд-Эль Сауду, — а вода пропала после того, как улетели осы, или при них?
— Нет, — ответил Абд-Эль Сауд, — они ушли вечером и сказали, что вода пропадет утром, оттого что здесь поблизости вы. И утром вода пропала.
— А ну, коней! — закричал Виткевич и оскалился в холодной, не его усмешке, — Они хитры, а мы тоже не лыком шиты…
После часа бешеной скачки по крутым горным тропам Виткевич остановил коня. Скакавшие следом за ним всадники закричали злыми голосами, сдерживая красноглазых лошадей, покрытых стружками белой мыльной пены.
— Куда они пошли отсюда? — спросил Иван.
— Сверни влево. Они шли по той тропе.
Конь выкатил глаза, захрипел, повернулся, став на задние ноги и, пришпоренный Иваном, понесся
Маленький ручеек, уходивший в гору, — исток ключа — был перекопан, засыпан камнями, а вода сворачивала и шла по другому каналу, тоже выкопанному совсем недавно. Когда всадники спешились и раскидали камни, загораживавшие ход воде, когда они засыпали только что вырытый арык, ручеек в растерянности заметался, а потом кинулся по старому руслу и сразу же исчез под горой.
Всадники вернулись в селенье поздно ночью. Встретил их веселый говор, песни, крики женщин, которые тащили к кострам муку, чтобы печь лепешки, визг малышей, катавшихся верхом на маленьких жеребятах. Всадников встретила жизнь, которая всего час тому назад была на грани гибели. Поле из пепельного вновь становилось черным, жирным. Из ключа била вода — жизнь пустыни.
Поздно ночью, уже после праздничного обеда, Абд-Эль Сауд сказал Виткевичу:
— Ну-ка, сын, переведи своему другу, что стадо баранов стоит у нас десять рупий в серебре. Но ему я отдам десять стад по пяти рупий за каждое. Если он умеет торговать — скажи, что отныне я буду ходить с караванами и стадами только в Оренбург. А к тем, из Индии, — они тоже звали меня и тоже спрашивали о цене барана — я ходить не буду. Ни я, ни кто другой из наших степей не пойдет к ним, потому что их хитрость — кровавая хитрость.
Когда Иван перевел слова старейшины Миротворцеву, тот даже задохнулся от волнения. Он сбегал к казакам, достал из тюков два ружья, огромный отрез ситца, два зеркала и все это положил к ногам Абд-Эль Сауда. Старейшина поблагодарил Миротворцева и посмотрел на себя в зеркало. Рассмеялся.
— Еще раз спасибо тебе, друг, только эту штуку забери обратно.
— Почему? — удивился Миротворцев.
— А потому, что если люди племени увидят меня таким, каким я увидел себя в вашем блестящем озере, они перестанут уважать меня. Разве можно уважать людей с плешью на бороде?
Миротворцев решил польстить старику и попросил Ивана перевести:
— Надо, чтобы сердце не было плешивым, тогда плешь в бороде не страшна.
— Умный ты человек, — ответил Абд-Эль Сауд и с сожалением посмотрел на Миротворцева, — а таких простых вещей понять не можешь: в сердце-то плеши не видно, а на лице она словно монета.
Зеркала старик так и не взял. Прощаясь, он снова пообещал Миротворцеву, что осенью приведет в Оренбург много караванов на торговый двор.
Когда Иван остался вдвоем с Миротворцевым, полковник попросил:
— Взгляните, Иван Викторыч, я здорово поседел?
— Да вроде нет, — засмеялся Иван.
— Вы не смейтесь, друг мой, — устало произнес Миротворцев, стягивая с себя сюртук, — мне сегодня не до смеха было. Перетрусил я отчаянно. Спасибо вам — спасли.
Он лег на свой плед, вытянулся, хрустнул пальцами.
— Все. Вернусь в Оренбург — и в отставку. Один раз для дела рискнуть — хорошо. Два — глупо. Давайте-ка и вы, Иван Викторыч, в отставочку, а? Я добьюсь для вас. И — ко мне, Востоком командовать…