Дипломатия Симона Боливара

Глинкин А. Н.

БОЛИВАР И РОССИЯ

Советские латиноамериканисты в начале 70-х годов обнаружили несколько подлинных документов С. Боливара, ранее не известных исторической науке. Речь идет о письме Освободителя французскому публицисту и ученому аббату Прадту, найденном в одном из московских архивов, и двух приказах о воинских назначениях, хранившихся в бумагах жителя России польского происхождения Михаля (Мигеля) Роли-Скибицкого. В 1824 году он отправился в Южную Америку сражаться за свободу под знаменем Боливара и находился там до конца 1832 года. [449] Хотя эти находки не принадлежат к числу сенсационных открытий, в корне меняющих представления о выдающихся событиях давно минувших дней, они привлекли внимание специалистов в СССР и за рубежом. Найденные документы добавляют еще один мазок в своеобразную картину точек соприкосновения исторических судеб России и революционного потока борьбы за независимость, во главе которого стоял Боливар.

449

См. Presencia de Miranda, Bolivar y Paez en los archivos de la URSS. — Moscu, 1976. — P. 49–51.

Могучая северная российская империя не могла

не привлекать внимания Боливара, когда он оказался в эпицентре революционных бурь в своей стране. Престиж России уже в начале XIX века был необычайно высок. После наполеоновских войн ей принадлежала одна из решающих ролей в европейской и мировой политике. Точно не известно, как формировались представления молодого Боливара о далекой России. Однако можно высказать следующую гипотезу. Для Боливара одним из важнейших источников сведений о русском обществе, царствующем доме и внешней политике России являлся Миранда. Он пробыл в России 12 месяцев, лично общался с императрицей Екатериной II и ее царедворцами, а после отъезда пять лет, вплоть до вступления в 1792 году добровольцем в армию революционной Франции, находился в контакте с русскими дипломатами за границей и пользовался их покровительством. Мог ли Миранда не поделиться своим «русским опытом» с Боливаром в ходе их многодневного общения и бесед в Лондоне или позднее, в период первой венесуэльской республики? Так или иначе, но «следы» внимания к России можно заметить в дипломатии Боливара периода 1810–1815 годов.

Летом 1811 года в Россию прибыл американский гражданин К. Л. Паркер, который несколько лет жил в Каракасе и имел полномочия от имени Венесуэлы вступить в контакт с правительством России. На основании информации Паркера американский консул в Санкт-Петербурге Л. Харрис в августе 1811 года поставил в известность министра иностранных дел (канцлера) Н. П. Румянцева об отделении провинций Каракас, Венесуэла и вице-королевства Санта-Фе от метрополии, создании там временных правительств, открытии их портов для торговли со всеми дружественными странами и желании установить прямой торговый обмен с Россией. [450] После этого Румянцев дважды встречался с Паркером и получил от него специальную ноту с детальной характеристикой обстановки в Венесуэле. К ноте был приложен даже список венесуэльских экспортных товаров с указанием цен на них в 1800–1810 годах. Можно ли считать случайной первую попытку венесуэльских патриотов установить отношения с Петербургом? Был ли этот демарш предпринят наобум или же основывался на трезвом учете международной конъюнктуры?

450

См. Исторический архив. — 1962. — № 3. — С. 147.

В западной историографии именно политика России в отношении борьбы за независимость испанских и португальских колоний в Америке чаще всего подвергалась односторонней трактовке. Американские историки Д. Перкинс и У. Робертсон в своих исследованиях ограничивались только эпохой «Священного союза». Р. Бартли увидел в политике России прежде всего имперскую экспансию и геополитические замыслы, охватывавшие все Западное полушарие. [451] Сказывалось подчас недостаточное знание документальных источников, и особенно архивных материалов России. Просматривается также влияние идеологизированных подходов. На фоне окрашенной в доминирующий черный цвет легитимистской позиции России в южноамериканском вопросе более благоприятно предстает политика других держав мирового концерта.

451

См. Bartley R. Н. Imperial Russia and the Struggle for Latin America Independence. 1808–1830. — Austin, 1978; Perkins D. Russia and the Spanish Colonies. 1817–1818//The American Historical Review. — Vol. 28. — 1923. — July. — № 4. — P. 656–672; Robertson W. S. Russia and the Emancipation of Spanish America. 1816–1826//The Hispanic American Historical Review. — Vol. 21. — 1941.- May. — № 2.- P. 196–221.

Многотомные публикации документов царского правительства в 70-х — 80-х годах и архивные исследования советских ученых позволили более объективно представить внешнеполитический курс России той эпохи, увидеть многообразие интересов великой державы, определявших ее роль в международных делах и корректировавших легитимистские симпатии Александра I.

Так, в 1810–1812 годах, то есть в период от начала борьбы за независимость в испанской Америке и до Отечественной войны русского народа против Наполеона, царское правительство проявляло заинтересованность в установлении контактов с патриотами и налаживании с ними взаимовыгодной торговли. Таким путем оно надеялось смягчить тяжелые последствия для национального хозяйства вынужденного участия России в политике континентальной блокады, проводившейся Наполеоном. Политического табу для отношений с испанской Америкой у Александра I тогда не было. Россия после Тильзита являлась союзницей Наполеона, и, поскольку против французов в Испании велась война, Александр I не считал необходимым поддерживать право испанской монархии на колонии.

Значительная часть русского общества с пониманием относилась к стремлению испанской Америки обрести независимость. «Южная испанская Америка пошла по стопам Северной, — сообщал «Исторический журнал» в 1811 году, — и отпала от твердой земли, коей расстроенное состояние способствовало отважным преднамерениям пылких жителей оной богатой части света». [452] Русскому посланнику в Португалии графу Ф. П. Палену Александр I предписывал в августе 1811 года: «Не исключено, что некоторые сторонники независимости колоний будут делать Вам предложения относительно установления связей с Россией… Вы не должны отказываться выслушать их, ограничиваясь, однако, общими заверениями…». [453] Российский император утвердил положение о торговле на 1811 год, допускавшее фактически свободный ввоз колониальных товаров на нейтральных судах. Льготные тарифы предоставлялись для торговцев США и Бразилии.

452

Исторический журнал. — 1811. — Апр. — С. 19–20.

453

Внешняя политика России XIX и начала XX века. Документы Российского министерства иностранных дел. — Серия первая. — Т. VI. — M., 1980. — С. 159.

Дипломатический

представитель борющейся Венесуэлы в Лондоне Лопес-Мендес, получив достоверную информацию о принятом Петербургом решении, направил в январе 1812 года, также при посредничестве американского консула Л. Харриса, послание канцлеру Н. П. Румянцеву, в котором содержались просьба о дипломатическом признании Венесуэлы и предложение о взаимном открытии портов для прямого торгового обмена. [454]

Через три месяца Харрис сообщил Лопес-Мендесу ответ Румянцева. Позиция России к этому времени определилась. В октябре 1811 года по указанию Александра I вопрос об установлении отношений с испанской Америкой рассматривался в Государственном совете России. 21 голосом против 4 было решено воздержаться от такого шага до прояснения обстановки в Новом Свете. Харрис в письме к Лопес-Мендесу излагал заявление Румянцева: царь «проявляет глубокую заинтересованность в прогрессе в направлении самоуправления, который происходит в Южной Америке», но «в настоящее время признание независимости этих провинций… не может получить официальной санкции императора Александра… После того как независимость провинций Южной Америки будет признана Великобританией, он (император России. — Авт.) не колеблясь последует столь достойному примеру». [455] Россия находилась на пороге разрыва союза с Францией и в напряженной международной обстановке отдала предпочтение позиции благожелательного нейтралитета.

454

См. Bolivar у Europa… — Р. 941; Rivas R. Op. cit. — Р. 35.

455

Исторический архив. — 1962. — № 3. — С. 129.

В годы борьбы с нашествием Наполеона и похода русской армии в Западную Европу России было не до испанской Америки. Заключение союза с Мадридом означало признание прав Испании на ее заморские владения. Но на этом этапе (1812–1816 гг.) Александр I претендовал на лавры просвещенного и либерального монарха, и поэтому испано-американские патриоты не считали русскую дверь закрытой для них. Вопрос об отношениях с Россией оставался в поле зрения Боливара.

Когда Освободитель в мае 1814 года решил послать в Лондон дипломатических представителей второй венесуэльской республики — Лино де Клементе и Хуана Робертсона, им было предписано по завершении миссии в Англии направиться в другие страны Европы, «наиболее склонные признать и защищать нашу независимость». В инструкциях, в частности, говорилось: «Особенно рекомендуется иметь в виду царский двор России. Его сегодняшние связи с Великобританией и отношения с США могут облегчить решение Вашей задачи и быстро получить результат». [456] Так в дипломатических документах Боливара впервые появилась далекая Московия, как тогда называли Россию венесуэльцы. Однако напряженность обстановки в Карибах не позволила Клементе и Робертсону добраться даже до Лондона.

456

O'Leary D. Op. cit. — Vol. 13. — Р. 462.

В дальнейшем Россия явилась учредительницей «Священного союза» и выступала на международной арене защитницей реакционной монархической системы. Все симпатии Александра I были на стороне Фердинанда VII, а не патриотов. В 1816 году император повелел не допускать ни под каким видом в пределы России дипломатических эмиссаров «мятежников» из Нового Света. Александр I отклонил предложение государственного секретаря США Дж. К. Адамса рассмотреть вопрос о признании главными европейскими державами в подходящей для них форме независимости освободившихся колоний. Российский самодержец усмотрел несоответствие такой акции устоям «великой европейской конфедерации». [457] Петербург оставил без ответа манифест Cea. Более того, министр иностранных дел К. В. Нессельроде поспешил успокоить поверенного в делах Испании в Санкт-Петербурге Аргаису и 13 июня 1822 г. заверил его в том, что Россия не собирается признавать независимость испанских колоний в Америке. [458]

457

Внешняя политика России XIX и начала XX века. Документы Российского министерства иностранных дел. — Серия вторая (1815–1830 гг.).
– Т. III (XI).
– М., 1979. — С. 150.

458

Там же. — Т. IV (XII). — M., 1980. — С. 532.

Как далеко был готов Александр I идти в защите «законных прав» испанского монарха? Политика России в южноамериканском вопросе складывалась как равнодействующая многих факторов. Помимо легитимизма учитывались интересы русских владений в Северной Америке, англо-русское соперничество в Европе и на Ближнем Востоке, борьба с Францией за влияние в Мадриде, противоречия с Австрией и Пруссией, реальное положение дел в Испании и ее владениях за океаном и т. д. Царское правительство не собиралось ломать копья за других. Здесь уместно привести документально обоснованный вывод советского историка Л. Ю. Слезкина, посвятившего свой труд исследованию позиции России в отношении борющейся испанской Америки: «Правительство России ни разу не проявляло каких-либо агрессивных намерений в отношении патриотов и не ставило вопросов о вооруженной интервенции европейских держав». [459] Легитимистский проект Александра I предусматривал помощь Фердинанду VII для сохранения его номинальных прав на колонии путем организации посредничества европейских держав в конфликте между Испанией и ее бывшими колониями. Русские дипломаты того времени были единодушны в оценке бесперспективности притязаний испанского двора восстановить силой старые порядки в отделившихся американских колониях. В депешах русских послов встречаются весьма нелестные оценки личности Фердинанда VII и его политики. [460] Эти депеши из главных столиц читал не только министр иностранных дел, но и император.

459

Слезкин Л. Ю. Указ. соч. — С. 335.

460

См. Русские дипломаты о войне за независимость в Латинской Америке (Публикация документов из Архива внешней политики России. 1810–1826)//Новая и новейшая история. — 1966. — № 5. — С. 110–118.