Дипломатия
Шрифт:
Но каков же «казус белли»? Великобритания уже признала принцип расчленения Чехословакии и самоопределения для судетских немцев. Великобритания и Франция приближались к решению вступить в войну не ради поддержки союзника, но из-за разницы в несколько недель — когда именно от него будут отрезать куски, и в связи с территориальными изменениями, ничтожными по сравнению с теми, на которые уже было дано согласие. Возможно, помог Муссолини, сняв всех с крючка и предложив, чтобы совещание министров иностранных дел Италии и Германии, уже запланированное заранее, было расширено и включило в себя глав правительств Франции (Даладье), Великобритании (Чемберлен), Германии (Гитлер) и Италии (Муссолини).
Четверо руководителей встретились 29_сентября в Мюнхене, на родине нацистской партии, что представляло собой особый символ для победителей. На переговоры ушло немного времени: Чемберлен и Даладье попытались нехотя вернуться к первоначальному предложению; Муссолини
405
Там же. С. 589
Поведение Чемберлена и Даладье в продолжение предшествующих месяцев оставляло им единственный выбор: принять проект Муссолини. Чешские представители томились в приемных, пока их страну делили на части. Советский Союз вообще не был приглашен. Великобритания и Франция тешили свою больную совесть, предложив гарантии тому, что осталось от разоруженной Чехословакии, — нелепый жест, исходящий от наций, которые отказались с уважением отнестись к гарантии, выданной целостной, хорошо вооруженной братской демократической стране. Само собой разумеется, эти гарантии так и не были реализованы.
Мюнхен вошел в наш словарь, как отклонение особого рода — как наказание за уступку шантажу. Мюнхен, однако, был не единичным актом, а кульминацией подхода, начавшегося в 20-е годы и усиливавшегося с каждой новой уступкой. В продолжение более чем десятилетия Германия раз за разом сбрасывала с себя ограничения Версаля: Веймарская республика освободила Германию от репараций, от Союзной военной контрольной комиссии и от союзной оккупации Рейнской области. Гитлер отверг ограничения на вооружения, запрет на введение в Германии всеобщей воинской повинности, отверг он и условия Локарно, касающиеся демилитаризации. Даже в 20-е годы Германия ни разу не признала восточные границы, а страны Антанты так и не настояли на их признании. В конце концов, как это часто бывает, решения, накладываясь одно на другое, стали сами по себе предопределять ход событий.
Соглашаясь с тем, что версальское урегулирование таило в себе элементы неравенства, победители подрывали психологическую основу для защиты этих элементов. Победители в наполеоновских войнах заключили великодушный мир, но они также организовали Четырехсторонний альянс, с тем чтобы устранить какие бы то ни было сомнения в решимости этот мир защищать. Победители в первой мировой войне заключили карательный мир, а после того как сами же создали максимум побудительных мотивов для его пересмотра, осуществляли сотрудничество в демонтаже своего собственного творения.
В течение двух десятилетий само понятие равновесия сил то отвергалось, то высмеивалось; лидеры демократических стран говорили своим народам, что отныне мировой порядок будет основываться на принципах высокой морали. А когда наконец новому мировому порядку был брошен вызов, демократии — Великобритания искренне и убежденно, Франция с сомнением, смешанным с отчаянием, — испили до дна чашу умиротворения, демонстрируя своим народам, что Гитлера на самом деле умиротворить нельзя.
Отсюда ясно, почему Мюнхенское соглашение большинством современников было встречено с бурной радостью. Среди поздравивших Чемберлена был и Франклин Рузвельт. «Хороший человек!» — сказал он [406] . Руководители стран Британского содружества были еще более красноречивы. Премьер-министр Канады писал:
406
Цит. у Тэйлора, Переопричины второй мировой войны. С. 191
«Осмелюсь передать горячие поздравления канадского народа и вместе с ними выражение его искренней благодарности, которое ощущается по всему доминиону из конца в конец. Мои коллеги и правительство разделяют со мной безграничное восхищение услугой, оказанной вами человечеству» [407] .
Не желая, чтобы его кто-либо переплюнул, австралийский премьер-министр писал: «Мои коллеги вместе со мной желают выразить самые горячие поздравления в связи с исходом переговоров в Мюнхене. Австралийцы вместе со всеми народами Британской империи
407
Премьер-министр Макензи Кинг В. Л., 29 сентября 1938 г. // John A. Munro, ed. Documents of Canadian External Relations (Документы канадской внешней политики). V. 6. Ottawa: Department of External Affairs, 1972. P. 1099
408
Премьер-министр Лайонз Дж. А., 30 сентября 1938 г. // R.G. Neale, ed. Documents of Australian Foreign Policy, 1937-1949 (Документы австралийской внешней политики, 1937– 1949). V. I. Canberra: Australian Government Publishing Service. P. 476
Странно, но свидетели того, как протекала Мюнхенская конференция, единодушно заявляют, что Гитлер не только не вел себя, как триумфатор, но, напротив, был угрюм и хмур. Он жаждал войны, которую рассматривал как необходимую для реализации собственных амбиций. Возможно, он нуждался в ней и по причинам психологического характера; почти все его публичные высказывания, которые он рассматривал как наиболее важный аспект своей общественной жизни, тем или иным способом увязывались с собственным военным опытом. Несмотря на то, что гитлеровские генералы резко отрицательно относились к войне, причем до такой степени, что даже были готовы запланировать свержение руководителя Германии, если он примет окончательное решение о нападении, Гитлер покинул Мюнхен с ощущением, будто его провели. И, согласно логике свойственного ему извращенного мышления, возможно, был абсолютно прав. Ибо если бы ему удалось устроить войну из-за Чехословакии, сомнительно, чтобы демократические страны охотно пошли на жертвы, необходимые для того, чтобы эту войну выиграть. Повод был бы слишком несовместим с принципом самоопределения, а общественное мнение не было в достаточной степени готово для восприятия вполне вероятных поражений на начальных стадиях войны. Парадоксально, но Мюнхен стал для линейной стратегии Гитлера психологическим тупиком. До этого он всегда мог апеллировать к чувству вины, .имевшемуся у демократических стран в связи с несправедливостями Версаля; потом его единственным оружием стала грубая сила, и существовал предел, далее которого даже те, кто больше всего боялся войны, не могли уступать шантажу и воздерживаться от оказания сопротивления.
В особенности это относилось к Великобритании. Своим поведением в Бад-Годесберге и Мюнхене Гитлер исчерпал последние резервы британской доброй воли. Несмотря на глупое заявление по прибытии в Лондон о том, что он будто бы привез «мир на все времена», Чемберлен был преисполнен решимости никогда более не поддаваться шантажу и запустил в действие внушительную программу перевооружения.
На самом деле поведение Чемберлена во время мюнхенского кризиса было гораздо более сложным, чем это представляется потомкам. Безумно популярный после Мюнхена, он стал затем всегда ассоциироваться с капитуляцией. Демократическое общество никогда не прощает катастрофических поражений, даже если они проистекают вследствие исполнения сиюминутных желаний этого общества. Репутация Чемберлена рухнула, как только стало ясно, что он не обеспечил «мира на все времена». Гитлер вскоре нашел другой предлог для войны, а к тому времени Чемберлену уже было отказано в признательности даже за то, что он стоял у истоков процесса, благодаря которому Великобритания сумела, как единое целое, выстоять в бурю, обладая возрожденными военно-воздушными силами.
Задним числом легче легкого с пренебрежением отзываться о часто наивных заявлениях умиротворителей. И все же большинство из этих людей были люди приличные, искренне пытавшиеся воплотить на деле порожденные вильсоновским идеализмом новые положения, возникшие на фоне всеобщего разочарования традиционной европейской дипломатией, близкой к духовному и физическому истощению. Никогда ранее британский премьер-министр не оправдывал заключенного соглашения такими словами, какими Чемберлен высказывался о Мюнхене, который бы «устранил подозрения и вражду, долгое время отравлявшие воздух» [409] , — можно подумать, что внешняя политика является одним из ответвлений психологии. И все же подобные воззрения явились следствием идеалистической попытки перешагнуть через наследие «Realpolitik» и европейской истории посредством апелляции к разуму и справедливости.
409
Чемберлен — палате общин, 3 октября 1938 г. Парламентские дебаты. V. 339 (1938), col. 48