Дипломаты (2 часть)
Шрифт:
Автомобиль поднялся по Пречистенке, однако в Денежный было проникнуть нелегко, – толпа заполнила мостовую. Стоял автомобиль, кажется, «роллс-ройс» или «пежо», слишком новый и нарядный для Москвы восемнадцатого года – очевидно, на место происшествия пожаловал кто-то из Иностранных корреспондентов.
– Посольство оцеплено? – наклонился Ленин, вглядываясь в стекло. Машина медленно въезжала в Денежный переулок.
– Да, мне сказали, – заметил Свердлов. Небо посветлело, и в глубине машины блеснули стекла пенсне.
– Дзержинский уже там?
– Дзержинский и Бонч-Бруевнч.
В пролете переулка, слева, глянула решетчатая ограда и за ней посольский
Автомобиль остановился у парадного входа. Посольская дверь полуоткрылась, и Ленин увидел на фоне деревянных панелей, ярко-желтых и лоснящихся, посольского чиновника, желтое лицо которого было неотличимо от панелей. Страх еще свирепствовал в бледно-карих глазах чиновника, а плечи, что крылья птицы, вздрагивали и приподнимались, казалось, он вот-вот сорвется и устремится прочь. Но он не бежал. Даже напротив, защитив грудь дрожащей рукой, он преградил собой вход в особняк, пытаясь установить, что, собственно, господин Ленин еще хочет от посольства, после того как главное сделано и посол убит.
Он был худ, этот человек, длинноног и длиннорук. Видно, самой большой бедой для него были диковинно длинные руки и ноги. Они тряслись. Тряслись катастрофически, и не было сил сдержать дрожь, как не было сил куда-то упрятать эти руки и ноги. Петру показалось: именно этот нелепо длиннорукий человек, а не кто иной, два с половиной часа тому назад вышел навстречу убийцам Мирбаха, быть может, даже попытался проверить мандаты, а потом ввел в покои посла. Ввел и удалился, однако, едва переступив порог приемной, а возможно, даже дойдя до середины следующей комнаты, почувствовал, как что-то толкнуло его в спину. И вдруг сами по себе распахнулись окна на улицу, распахнулись разом, как они распахивались только перед грозой. А потом комната наполнилась дымом и в покоях посла точно обломилась колонна, обломилась и рухнула, хотя человек и помнит, что там колонны не было. С той самой минуты у человека заводили руки, как два маятника. Казалось, их так раскачало в этот день, что уже ничто и никто не остановит. Сколько им ходить вот так, туда-сюда, отбивая такт бедам?
Человек унес раскачивающиеся руки и вернулся тотчас вместе с Рицлером. Очевидно, посольский скипетр был принят из холодных рук Мирбаха именно им. (Дипломатия, при всей любви к церемониям, вручает посольский жезл, как, впрочем, и отбирает его, без церемоний – шальная пуля вышибла посла, и следующий в шеренге, по крайней мере на время, занял его место.) Ленин говорил, а Рицлер стоял, закрыв глаза и выпятив губы. Желтые панели особняка больше были одухотворены и мыслью к чувством, чем лицо советника: стучи в него кулаком – не отзовется. Впрочем, губа выпячивалась и даже нежно розовела, обнаруживая и молодость и здоровье, и вопреки закрытым глазам и дежурной печали – хорошее настроение. Да, настроение тоже. А почему не быть хорошему настроению, когда доброе десятилетие человек мечтал сделать заветный шаг от советника до посла и вдруг стал или почти стал им. В конце концов
– Прошу вас, – сказал Рицлер и двинулся в глубь дома. Русские последовали за ним.
Эта комната могла быть названа парадной. На больших приемах посольства здесь, очевидно, собирались гости до того, как их приглашали в банкетный зал. В этом случае стол посреди комнаты убирался и комната становилась просторной и действительно парадной. Однако сейчас все надежды именно на этот стол. Испокон веков он выполнял в дипломатии благодарную функцию: был зыбким, но нередко единственным мостом, соединяющим разные умы и души. Выть может, и теперь в его силах как-то объединить людей, вошедших в зал: антагонисты по всему строю взглядов на жизнь, на первоприроду и бытие человека, они отброшены, друг от друга так далеко, как только могут быть отброшены люди. Есть ли в природе мост, который мог бы соединить этих людей, и может ли им стать стол, разделивший зал надвое, большой, нарочито тяжелый и темный, с виду скорее железный, чем деревянный, точно специально выкованный для сегодняшней встречи русских и немцев.
Рицлер переводит взгляд на стол и легким кивком, головы, торжественным (казалось, торжественность не покидает дипломата и в минуту скорби) и печальным, приглашает вошедших сесть.
Гости рассаживаются.
Русские садятся лицом к окну. Немцы – спинами.
Вот и пришла минута лаконичных и точных слов, которые медленно отлились в сознании, пока автомобиль двигался к Денежному переулку.
Говорит Ленин. Он говорит по-немецки. Его взгляд обращен на Рицлера, чьи глаза скорбно смежены, а подбородок вздернут, да так высоко, что мышцы на шее напряглись и вздулись.
Ленин приносит извинения правительства по поводу случившегося, как он сказал, внутри здания посольства, что лишило советскую сторону возможности оказать необходимое содействие германскому посольству. Он выражает глубокое соболезнование правительства по поводу трагической смерти посла. «Дело будет немедленно расследовано, и виновные понесут законную кару», – заключает он.
Ленин встает, а вслед за ним и все, кто его сопровождает.
Рицлер медленно размыкает веки, смотрит на Ленина.
– Германское императорское посольство в России передаст все сказанное вами своему правительству.
Гости и хозяева обменялись рукопожатиями.
Русские пошли через здание, направляясь во внутренний дворик.
Комната, где произошло печальное событие, лежала на пути. Видимо, взрыв был достаточно сильным: паркет разворочен, стекла, а кое-где и оконные рамы вышиблены. Железными брызгами разлетелась бомба – стены в зазубринах и ссадинах.
Дом хранил следы травмы, посольский дворик – не воспринял ее.
Стояли, как по ранжиру, большие и малые метлы, лопаты, ведра, весь арсенал больших и малых средств, с помощью которых маленький двор посольства мыли и драили. Дворник в фартуке лилейной белизны мел каменный пол, сметая в кучу осыпавшиеся стекла с той легкой неторопливостью и почти заученным ритмом, как если бы стекла эти выдавила из рам не взрывная волна, а неосторожный порыв ветра. В этом мире привередливой чистоты и порядка, где все предусмотрено, вплоть до случайно сломанной ветром ветви и преждевременно опавшего листа, казалось неправдоподобным, все, что случилось сегодня.